Карел Конрад - Отбой!

Тем дело и кончилось.

Времени у Эмануэля было очень мало. В начале июля он собирался сдать переходные экзамены. Поэтому он так упорно отказывался пойти на концерт, отговариваясь нежеланием попусту тратить время на созерцание бегающих смычков. На самом деле, — мы знали это, — Эмануэль очень любил музыку, понимал ее и сам недурно играл на пианино. В его фронтовых блокнотах мы нашли нотные записи военных песенок.

Сейчас всякие развлечения, все, что отвлекало от занятий, Эмануэль отвергал, жестоко экономя время.

Сдать переходные экзамены, а потом прощай медицинский факультет! В полевых лазаретах и на перевязочном пункте Эмануэль достаточно нагляделся на работу питомцев Эскулапа. Это зрелище навсегда отбило у него уважение и охоту к лекарскому делу.

Нужно было закончить текущие занятия, чтобы при переходе на биологический факультет ему зачли уже прослушанные дисциплины. Предстоял первый экзамен. Наконец свершится то, о чем Эмануэль мечтал еще со дня поступления в университет. Он уже тогда посещал лекции по естественным наукам, но не мог участвовать во всех семинарах. Теперь нужно было наверстать время, напрягая все силы и способности. Эмануэль радовался этому, как ребенок — приближению рождества.

Радовался он и тому, что в его расписании лекций — Index scholarum et nomine magistrorum не будут больше фигурировать имена мастеров «косторезного» искусства. Там будут любимые имена естествоиспытателей, их лекции по зоологии, палеонтологии, эмбриологии позвоночных, систематической морфологии плоских глистов и т. д.

Легко понять его радость, тем более что желанный переход совпадет с концом войны. Конец всему прошлому! Конец всяческому насилию в жизни личности и общества. Все человечество будет радостно трудиться, создавая новые ценности. У бывшего медика Пуркине тоже начнется полноценная и счастливая жизнь. Победоносный мир покончит с тягостным для Эмануэля разрывом между тем, чем он сейчас занимается, и его подлинными интересами в науке. Военные годы с удручающей ясностью подтвердили его сомнения в искусстве врачевания. Раньше сердце Эмануэля рвалось то к медицине, то к естествознанию. Но война принесла ему горечь познания: он ошибся в своей приверженности к медицине. Впрочем, ошибки гениев, — а Эмануэль был почти гениален, — это лишь этапы на пути к новым свершениям.

Много скромнее выглядели перспективы Пепичка. Чего мог ждать он от жизни? Что мог создать для себя своими слабыми руками? Учителя твердили ему, что нужно идти в университет, жалко, если останутся втуне его способности, новое государство будет нуждаться в образованных людях.

Пепичек отмалчивался.

Для него университет означал продолжение все того же образа жизни — быть репетитором, получать пропитание милостью родителей отстающих учеников. Пепичек жил так уже много лет и был сыт этим по горло. Едва переступив порог дома своих благодетелей, он обычно испытывал неловкость и злился на себя за свой смущенный вид. Он ничего не мог поделать с собой: богатые папаши и мамаши, пригласившие его натаскивать своего туповатого отпрыска, вызывали в Пепичке неприязнь. От деланной приветливости, с которой они подавали ему руку, Пепичку невольно становилось не по себе, он называл это нелепой застенчивостью, но не мог избавиться от нее.

Стены в доме господина фабриканта были увешаны плохими картинами. Глядеть на них было противно. Еще меньше хотелось смотреть на хозяйку или на ее супруга. В общем, некуда было деть глаза, и, когда Пепичку приходилось какое-то время быть в обществе хозяев дома, он чувствовал себя совершенно подавленным.

Все это тянулось уже давно, и не предвиделось просвета. Пепичек не умел заставить себя держаться запросто, ему это было бы просто противно.

— Ах, наш Владя такой умница, когда он дома! Вы себе представить не можете, он все знает!

Такие разговоры Пепичек слышал везде — в доме у аптекаря, советника, коммерсанта.

Пепичек пытался уклоняться от подобных разговоров, но это лишь приносило ему новые трудности и осложнения; он был недоволен собой, терзался, не находил себе оправдания. Тем усерднее он занимался с учениками, зачастую не считаясь со временем, нередко два часа вместо одного.

Теперь-то он наконец избавится от всего этого. Какое облегчение не видеть больше мещанских комнат с сувенирами Всемирной выставки 1908 года и репродукциями гравюр Швабинского! [154] Макс Швабинский (1873—1962) — выдающий чешский график в живописец реалистической школы.