Карел Конрад - Отбой!

— Ну и забавны эти недоростки, не правда ли, meine Herren [68] господа (нем.) . , — наверное, сказал Кокрон. — Зато в них не так-то легко попасть неприятельской пуле. Ха-ха!

Воскресный бульвар полон публики. Беззаботно смеются и щебечут празднично одетые люди. Мы смотрим на них с завистью. Нам стыдно перед надушенными женщинами. Забыв о кофе со льдом, они смотрят на нас с любопытством и показывают пальцами на злосчастную последнюю четверку — мы уже не поспеваем за передними, за Станквицем. Что это там за шлюха хохочет, точно пьяная?

Во рту у нас набегает горькая слюна.

— Повторяйте каждый про себя: «Я — скот». Так делаю я. Повторяйте все время, в такт шагов. А особенно когда глядите на офицеров. Скот, скот, скот… — советовал Пепичек, когда на отдыхе мы делились своими горестями. Жалкая скотинка! В другой раз мы будем твердить это про себя во время маршировки.

Такой парад обычно устраивался после нашего возвращения из собора. Посещая его, мы убедились, как приятен и благозвучен хорватский язык. Это была для нас большая неожиданность. Раньше мы считали его грубым и примитивным, годным лишь для сквернословия.

В соборе мы опускали кончики пальцев в кропильницу со святой водой. Этими пальцами мы только что касались половых органов, ибо перед самым богослужением у нас во дворе устраивалось медицинское освидетельствование:-не подхватил ли кто-нибудь венерической болезни. Вольноопределяющиеся становились в шеренгу, спиной к воротам, и по команде расстегивали брюки. Павликовский, разумеется, не упускал случая командовать проведением этой деликатной процедуры:

— Koške natrak! Zurück! Eins! Zwei! Herstellt! Eins! Zwei! Drei! [69] Убрать! Назад! Раз! Два! Отставить! Раз! Два! Три! (сербохорватск. и нем.)

Ящерицы на стене наблюдали своеобразный смотр, а старухи судомойки на кухне громко смеялись и даже не выглядывали в окно: они давно знали, что значит эта команда.

С полудня, после тщательной проверки ружей и холодного оружия, нас наконец отпускали в город. Иногда нам разрешалось быть в отлучке даже до полуночи.

Через великолепный парк Джиардино публико, мимо богатых отелей, по Пьяццо мы шли в старую гавань, к устью Фиумары, на левом берегу которой расположен Сушак. Новый торговый порт на другом берегу не привлекал нас, там сплошь тянулись склады, ничего живописного.

Мы старательно избегали всех оживленных улиц, делая большой крюк, лишь бы не идти по проспекту. Там было полно морских офицеров, которым мы тоже обязаны отдавать честь. Это свело бы на нет все удовольствие прогулки, ибо мы прежде всего старались отвлечься и позабыть, что мы солдаты.

Старые, хриплые оркестрионы в портовых тавернах нагоняли тоску. Повсюду воняло рыбой. Толстые женщины зазывали нас в остерии. По улицам бродило несметное количество жирных, объевшихся рыбой кошек.

Мы с увлечением следили за действиями рыбаков на заливе.

И все же в нашем сознании преобладали мысли о доме, о родине. Мы не забывали о ней даже во время купанья, хотя не могли оторвать взгляда от изящных югославок и итальянок, чьи стройные тела цветом напоминали ливанский кедр.

Купались мы всего охотнее далеко за гаванью, в маленькой, совершенно безлюдной лагуне. Наша форменная одежда была сложена на берегу за камнями, мы ее даже не видели, и это тоже успокаивало нас.

До самого вечера мы лежали, глядя на волны и забывая даже о голоде. Побережье здесь было каменистое, кругом высились утесы и скалы, но мы предпочитали это место прекрасному пляжу на другой стороне залива, либурнской Ривьере и Опатии, по соседству с нашим плацем. Один вид плаца совершенно испортил бы нам воскресный день.

К вечеру все, кроме Пепичка, упорно не желавшего покинуть побережье, отправлялись в кино, кафе или трактиры.

Пепичек оставался на берегу. К вечеру горы Монте-Чеса, Берлони, Лауренто, Голубиный и Монте-Маджиоре алели в лучах заката. Сумрак скрывал острова, обрамлявшие залив на горизонте и создававшие впечатление озера, и море превращалось в открытую водную равнину, сливавшуюся с небом, беспредельную, как океан, как отзвук бесконечности.

Пепичек дожидался этой минуты, это была его тайная страсть, он с нетерпением ждал, когда ему откроется красота безбрежного моря.

Через три месяца нас перевели из Rekrutenabteilung [70] рекрутского отделения (нем.) . в Schulkompagnie [71] учебную роту (нем.) . , которой командовал венец, капитан Фридрих Нейкерт. Его помощником был фельдфебель Гробе, земляк капитана. Оба были раскормленные и противные с виду. Что́-то они поделывают сейчас? Настигло ли их возмездие, если есть справедливость на свете?..