Карел Конрад - Отбой!

В одиночестве, наедине с любимыми книгами, Пепичек изобрел новые ухищрения против тягот строевой службы. Скоро мы увидели их на практике.

Шла маршировка на плацу. Когда взвод был на самом большом расстоянии от кустов, около километра, Пепичек попросился у офицера отлучиться из строя по большой нужде. Его пустили, и он неторопливо направился к кустам. Это избавило его от упражнений минут на двадцать — двадцать пять. На протяжении дня командиры несколько раз менялись, и Пепичек снова и снова пользовался своим трюком. Он повторял его прямо-таки артистически, всем лицом и фигурой изображая настоятельнейшую потребность. Случалось, что его не отпускали, но большей частью ему везло, и Пепичек почти полдня проводил в хождении к отдаленным кустам. Свою просьбу он всегда приберегал к моменту, когда начинались самые трудные упражнения, и тщательно учитывал местонахождение других офицеров на плацу.

Он приспособил свою обмотку так, что она развязывалась как раз при команде «Laufschritt!», и в то время, как все мы носились как одержимые, словно удирая от неприятельской кавалерии, Пепичек неторопливо перематывал обмотку. Он был захвачен этой игрой, его радовала каждая украденная у войны минута. Он экономил время, как самый последний скряга, не брезгуя и долей секунды, лишь бы урвать ее для себя. Это было его единственной и великой отрадой. Постоянно поглядывая на часы, Пепичек всегда знал, сколько минут он сегодня выкроил для себя, на сколько обманул войну.

Все мы с интересом наблюдали этот терпеливый, муравьиный труд.

Все утро он напряженно думал: на чем бы еще сэкономить силы, где бы урвать минутку-другую. Сейчас начнется обучение стрельбе цепью, лежать в цепи — вполне терпимое упражнение, — стало быть, нет смысла бежать в кусты. Едва раздавалась команда залечь рассыпным строем, Пепичек ложился и начинал дремать. Другие солдаты один за другим переползали вперед, а он ждал, пока придет последняя очередь. «Эх, Кокрон смотрит, — грустно молвил он. — Нельзя будет отпроситься по нужде!»

С исключительной неутомимостью он посвящал себя этой борьбе — так браконьер подстерегает приближающуюся дичь. Тело Пепичка всегда было вялым на плацу, но умом он был быстр, как Тиль Уленшпигель. Вот у него развязалась обмотка… А вот настал подходящий момент для прогулки в кусты… И Пепичек уже плетется туда через весь плац. Четвертый раз за день!

Остальные товарищи пали духом и очень страдали, но Пепичек благодаря постоянной упорной борьбе, требовавшей сосредоточенного внимания и напряжения всех душевных сил, не позволял себе бездумно поддаваться гнусной муштре и сохранил независимость мысли и душевную ясность.

Только на воскресной поверке, где присутствовало начальство и весь персонал «цирка», Пепичек всерьез старался не портить строя, чтобы не лишить увольнительной себя и товарищей. Поверка была обычно недолгой, мы маршировали по двору или по бульвару, где стоял подполковник Кокрон в окружении свиты — майора, двух капитанов и семи младших офицеров. Кокрон и офицеры наблюдали нас с мрачно-серьезными лицами. Мы усердно отбивали шаг. В воздухе свистело от резких движений хорошо вымуштрованных рук и ног. Разносился гулкий топот — подкованные железом ботинки стучали по мостовой. Маршировка идет в сумасшедшем темпе, без барабана, без трубы. Мы, последние в шеренге, едва переводим дыхание, стараясь не отстать от правофланговых великанов — Станквица и Мирко. Головы повернуты к подполковнику, весь строй ест его глазами.

Замерли, не перекликаются звонками трамваи, слышно только рявканье командиров. По нашим телам пробегает горячий озноб. Невыносимо жгут сочувственные взгляды дам, барышень и сдержанные усмешки их нарядных кавалеров. Целая компания в белых костюмах явилась сюда, в платановую аллею Виа Франческо Деак, поглядеть на нас, обреченных. Солнце ослепительно сияет на горизонте. Цвет неба почти не отличается от цвета моря, которое за столетия не изменило своей густой пленительной синевы.

Во рту у нас набегает горькая слюна.

— Kompagnie — links — schaut! [67] Рота — равнение — налево! (нем.)

Напряженно повернув головы, мы глядим на подполковника, маршируем, высоко подбрасывая носки, испытывая глубокое унижение от всей этой комедии.

Кокрон с ироническим жестом говорит что-то офицерам. Это, видно, о нас, о нашей последней, малорослой четверке. Обмундирование смешно болтается на каждом из нас, и мы отчаянно стараемся поспевать за передними рядами.