Карел Конрад - Отбой!

Я подсел поближе к Пепичку, чувствуя, что у него, привыкшего к одиночеству, я смогу почерпнуть бодрость духа. Не видеть бы всего, что творится вокруг нас этой ночью! Не видеть, как жены в отчаянье бросаются на шею новобранцам, вырывая у них из рук чемоданы, которые падают с глухим стуком. Странный пугающий звук!

В соседнем вагоне запели: «Где родина моя» [20] Чешская национальная песня, ставшая впоследствии гимном. .

Ром, которым нас снабдили матери, надеясь, что глоток его придаст нам сил в окопах, выпит единым духом. Пустые бутылки мы разбиваем о фонарные столбы. Прощай, Чехия!

Вацлав Дипольд совершенно опьянел за эти несколько минут стоянки.

Поезд тронулся. Вой женщин нарастал, взвиваясь спиралью в холодной тьме. При мерцающем свете единственного вокзального фонаря все это создавало ужасную апокалиптическую картину.

Крупное тело Вацлава сотрясалось от рыданий — это был какой-то животный бессмысленный рев. Другие тоже плакали, глядя на него. Весь перрон надсадно выл этой студеной ночью; жуткий вой несся вслед отходящему поезду. Ах, эти женщины, верно, они с ума сошли, верно, взбесились от острой боли разлуки!

И вот уже нас увозят далеко, далеко от тебя, родная чешская земля!

Новобранцы всхлипывали, крепко держась друг за друга. Пепичек впервые вылез из своего гнезда под потолком и, слегка улыбаясь, шел от одного к другому, серьезно и даже как-то торжественно пожимая каждому руку. Это почему-то неотразимо подействовало. Всхлипывания в вагоне стихли.

Вопли с перрона более не слышны, вокзал остался позади, мы въехали в Австрию.

Пепичек дружески подшучивает, зовет нас к окну.

— Подите сюда, бабоньки, гляньте из окна, небось не видывали заграницу.

Но в окне лишь темень и снег. Нас опять клонит ко сну от усталости и переживаний. Вагон словно утонул в табачном дыму. Дым щиплет глаза. Завернувшись в одеяла, мы ложимся на пол и зажмуриваемся. Спать вдвоем на верхней полке рискованно: вагон сильно бросает из стороны в сторону, поезд на всех парах мчится к Вене.

…Мелькают засыпанные снегом арки виноградников… Сколько в снегах прекрасных звезд, и все они — безымянные!

…Мелькают белые цилиндры дымовых труб.

Ночь словно разлучила меня с товарищами, с которыми я прожил столько лет. Я вдруг увидел их недостатки. Мое расположение к ним внезапно иссякло, точно старые песочные часы. Отрекся я от них? Сначала мне не хотелось допускать подобной мысли. «Какая подлость с моей стороны», — твердил я себе, выдувая кружочки на заиндевевшем стекле. Горло у меня болело, — мы слишком много курили вчера.

В разговоре я все время обращался к Пепичку, самым важным для меня было его мнение. Я уже знал, что товарищи скажут: вот, мол, знались мы с тобой столько лет, жили вместе с первого класса и до выпуска, и всему этому оказалась грош цена, едва мы попали в другую обстановку и среди нас появился первый интересный чужак.

«Нет, нет, я очень люблю их всех», — говорил я себе и был искренне уверен в этом, перенося потихоньку свои вещи поближе к Губачеку.

К полудню мы прибыли в Вену. Потеряв покой, чувствуя, что отсюда ползет вся бессмыслица войны, мы почти не смотрели на город и на трамвае отправились к Южному вокзалу. По дороге мы увидели только часть Ринга и собор св. Стефана — старого доброго знакомого: в те времена он красовался почти на каждой шоколадной обертке.

Южный вокзал, Südbahnhof! Это был настоящий военный улей. На перроне негде ступить. Всюду валяются фронтовики, заросшие, грязные, пропитанные запахом окопов. Гроздья усталых тел. Уставшие, измученные ноги, не разуваемые месяцами. Вонь от обмоток, смешанная с запахом дрянного табака и дешевого рома. Особый букет — «Nur für Militär» [21] «Только для военных» (нем.) . , смрад мировой бойни, смесь запахов — высохшего пота, курева, нечистот и запекшейся крови.

Когда мне иной раз вспоминается мировая война во всем ее безобразии, в памяти возникает резкая, поражающая обоняние вонь, весь этот смрад, который был особенно силен на вокзалах. Это была уже не смесь запахов, это был крепкий неделимый сплав.

Просматривая свои военные сувениры, я остаюсь спокойным и безучастным, они меня почти не волнуют. Это всего лишь хранилище прошлого, памятные предметы. Но когда я приникаю лицом к своему обмундированию и нюхаю ветхую ткань, в швах которой еще сохранился слабый запах тех лет, я ощущаю войну совсем близко, так мучительно близко! Я слышу хорошо знакомый запах, запах плохо вымытой фляжки от кофе с ромом, запах самокрутки из скверного трубочного табака… О, как в эту минуту близка война!