Ольга Гладышева - Оползень

Перед его глазами встала поляна среди елок, чадящий дымник, даже в горле знакомо запершило. Свой дом он увидел, и открытый патефон на табуретке, и Ивана, шепчущего о братстве и новом искушении.

…— Может, тебе не уезжать, а пойти нам да про ключ наш объявить? Тебя и простят.

— Ты уверен, что он наш? — с ударением спросил Александр Николаевич.

Тунгусов помешкал:

— Но ведь Мазаев про камушки не объявлял, значит, они наши.

— А если где-нибудь в управлении уже лежит его заявка, как я буду выглядеть? Тут аферист и там аферист.

— Мы докажем!

— Ты, что ль, будешь доказывать, моя правая рука?

— Иль я твоя рука? — польщенно спросил Иван. — Шутишь все…

Но про это Александр Николаевич не стал рассказывать Воле. Он скупо и профессионально изложил ей историю с искусственным внедрением золота на разведке в Липовом Логу и что Иван успел предупредить его, чтоб уезжал.

— Этот случай, Воля, вошел потом в учебник по разведке. Не читали «Курс разведочного дела» Васильева? Старая книжка. Открылось все, конечно. Я через много лет случайно прочитал, чуть не подпрыгнул! Мой случай описан. И теперь представьте мое положение, я чувствую, что Алексей Федорович как раз опасается с моей стороны такой же точно симуляции. Да он почти прямо сказал мне об этом!

— Но почему вы сами не стали мыть пробы? — спросила она. — Ведь это плутовство можно раскрыть.

— Но доказать, Воля, доказать трудно. Фокус был поставлен с совершенством. Ведь всегда можно говорить, что разведчик, в данном случае я, не соответствует своему назначению. Критиковать, как поставлена разведка, всего проще, чем организовать ее должным образом… А потом, была уже во мне какая-то внутренняя надломленность, неуверенность, даже растерянность. Сейчас в старости и то трудно говорить об этом прямо. А тогда тем более. Самому себе не хотелось сознаваться. Предпочел устраниться. Так-с!..

Ветер, задувая в окно, шевелил углы скатерти на столе, студил чай в стаканах. Одинокая оса, торопясь, доедала остатки сметаны с малиновым соком. Александр Николаевич и Воля, задумавшись, пристально наблюдали ее работу.

— Только тобой, душа моя, измеряю я времена, — медленно произнес Осколов. — Что-то такое повернулось во мне, что пошел я отматывать клубок обратно. Зачем? Цель мне известна, пожалуй, не более, чем вот этой насекомой.

Воля хотела сказать свое обычное, что это, мол, все заумь и жизнь проста, но промолчала. Обоим стало слегка неловко, как бывает, когда наговоришь лишнего.

— А Тунгусов-то как про это узнал?

— Разве такие вещи рассказывают? Тут хочешь верь, не хочешь — не верь. Так. Я его всю жизнь считал благодетелем и спасителем. Хотя вдуматься, может быть, он говорил тогда наивные вещи? Спровадить просто меня хотел? Зачем?.. — Про себя Александр Николаевич знал зачем, подозревал, что распадок с аквамаринами долго не давал Ивану покоя. — А может, сам замешан был как-то? А меня пожалел? О Воля, тут ведь страсть!

— Это вы мне-то говорите! — усмехнулась Воля.

Они поднялись из-за стола.

«И всего-то?» Его тайна показалась ей незначительной. Неужели она могла повлиять на всю его жизнь? А не выдумывает он сам свои сложности? Живет какими-то смешными понятиями, воспринятыми в другом мире, и не так-то просто, видно, с ними расстаться. И объяснить ему что-либо трудно, не хочет он ничего понимать. Воля была еще достаточно молода, чтобы верить, будто человеку можно объяснить его собственную жизнь и от таких разъяснений ему станет легко и просто.

— Волнуетесь? — Она посмотрела на него с дружелюбной улыбкой, отчего на ее тугих щеках появились ямочки.

— Очень, Воля! — наконец признался он. — Ну, прощайте! Утвердят заявку, поедем с вами на море, кутить…

Она отошла к окну, потянулась всем плотным телом. Косые солнечные лучи подожгли ее волосы на висках, окрасили розовым длинные сильные руки.

Как любил он молодость и здоровье! Он не вполне понимал нынешних молодых, агрессивных и безыдеальных. Но если бы ему самому предстояло назвать свои идеалы, он бы смешался, спутался. Ему хотелось только быть среди них, громкоголосых, деятельных, здоровых.

— Вы никогда не рассказывали мне, что делали на войне? — вдруг произнес он то, что давно собирался спросить, только как-нибудь иначе.

— Бомбы подвешивала. Для этого нужны сильные руки.

Она не обернулась, и голос ее был скучно ровен.

— И все?

Он смотрел настороженно, взглядом заставляя ее говорить.

— Я раскрыл вам главное, что носил в себе, и вы… раскройте?.. Я хочу это знать… Я вынесу — вы не думайте! — вынесу теперь.