Александр Мелихов - Тризна

Занявшись в коридоре уточнением техзадания, Артюхин обнаружил, что человек он, в сущности, добродушный, а суров лишь в силу необходимости непрестанно ворочать большими делами. Судьба, которая всегда идет навстречу сильным, позволила ему на этот раз не только употребить с полным весом слова «матрица», «оптимизация» и «алгоритм», но и вставить оба французских изречения, которые он знал: «дюшок дез опиньон жайи ля верите» и «се не ке ля премье па ки кут», что означало, соответственно, «из столкновения мнений рождается истина» и «труден только первый шаг». Полный список литературы Ратмир Андреевич солидно пообещал передать по телефону.

Кроме того, разъясняя, чего он хотел бы добиться в этой теме, Артюхин обнаружил в себе несомненный талант популяризатора.

– Вот хозяйственное объединение, – говорил он, символически обводя рукой необъятные просторы своих владений, – а в нем предприятия, а в них отделы, а в тех подотделы, а в тех еще чего-то. И мы с тобой хотим, чтобы они старались сделать как можно больше и как можно лучше. А как? Приказать? А они начнут каждый искать оправданий, почему его работу нельзя сделать, и во всех их хитростях разобраться самому дьяволу не под силу, – видно было, что именно Артюхину и приходилось уличать их в этих хитростях, однако он не мог не отдать должного их находчивости. – Понимаешь? Нам надо, чтобы они сами захотели, чтобы искали, как сделать, а не как не сделать. Вот тут-то мы с тобой , – это всегда действовало безотказно – «мы с тобой», обращенное от высшего к низшему, – мы с тобой и должны дать каждому отдельный показатель его работы. Хочешь больше получать – увеличивай свой показатель. Только мы с тобой должны показатели выбрать так, чтобы каждый старался максимально увеличивать свой показатель – а от этого бы максимально увеличивался общий результат. Понимаешь? Мы с тобой должны идеально согласовать личное и общее, – у самого временами дух захватывало от масштабов занимавших его проблем.

Сохраняя выражение промышленного воротилы вплоть до своей конторы, Артюхин обнаружил там, что к нему вернулась способность молчать. Ему удавалось молчать без малейших усилий как наедине, так и в компании, а прежде было совершенно необходимо если уж не рассказывать анекдоты или слушать их, выжидая своей очереди, то хотя бы перечислять, что происходит вокруг: «Куда это, интересно, Кузькин пробирается? Что-то он в дирекцию зачастил. Кузькин, эй! Скоро вечер худсамодеятельности – не хочешь сплясать?» Он не мог пройти молча даже мимо, скажем, лифта у себя на службе, не усмехнувшись: «Разгуделся, бездельник!»

Четверо подчиненных не без изумления поглядывали на внушительное, обремененное масштабными заботами лицо начальника, внезапно превратившегося из свойского мужика в крупного руководителя. Он даже не поддержал, что было совершенно на него не похоже, их попытки выразить ему одобрение дружелюбным гоготом, когда он веско передавал по телефону список литературы, перечисляя по буквам фамилию одного из авторов: «Бе-хер. Да, Бе-хер – Борис, Елена… ну, художник, что ли». А раньше бы…

После работы Артюхин завернул в кафе, стоячее, но с зеркалами, взял попробовать салата из кальмаров – было такое чувство, что кальмаров ему доставили прямо из Индийского океана на пробу и утверждение. Пожевал пахнувшую рыбой серенькую резинку, свернувшуюся спиралькой, и барственно-благожелательно обратился к соседке по столику: «И проглотить нельзя, и выплюнуть неудобно». Она рассмеялась чуть ли не с подобострастием – почувствовала руководителя крупного масштаба, – и он еще раз повторил с ободряющим дружелюбием (но видно было, что этот человек привык повелевать): «И проглотить нельзя, и выплюнуть неудобно».

Она была покорена окончательно и от радостного смущения начала ронять обратно в тарелку кружки вялых зимних огурцов. Он величественно попрощался и – словно спохватился – барственно:

– Да! Я же забыл взять у вас телефон.

– Если вы серьезно… ну, тогда… что ж!

В вестибюле, поймав в зеркале свое отражение, он увидел в нем как раз то, что ценится женщинами к сорока: прочность, надежность, солидность. И курнос он был не по-рязански, а как бы на шотландский манер – как Вальтер Скотт. На улице, устало усмехнувшись однообразию людских надежд, он скомкал в кармане бумажку с телефоном и, не глядя, обронил ее под ноги. А дома, уже без пиджака, он еще раз с удовольствием оглядел свою крепкую лысину, широкую талию с напуском – вещи наиболее ценимые женщинами (теми, разумеется, которые понимают, что мужчина – это не кудри с гармошкой, а опора ).