Александр Мелихов - Тризна

А завтра, внушал мне отец, главной будет электроника. Он отчасти оказался прав, но кого в пацанские годы волнует завтра! Я насобачился переделывать советские приемники, чтоб на них можно было слушать джазовые передачи, голос моей тайной союзницы – Америки…

Я на этом даже и зарабатывать начал, но ради своих заокеанских друзей я бы и даром был готов потрудиться. И в девяностых, когда мы начали какими-то секретами с американцами частично обмениваться, я о некоторых своих хитростях с удовольствием рассказал нашим, как теперь выражаются, американским партнерам. И они похвалили за одно, за другое: вы, дескать, русские, это хорошо придумали. С тем оттенком, что, мол, надо же, дикари-дикари, а сумели нашу американскую таблицу умножения освоить – ведь все же на свете, оказывается, не русские, а американцы изобрели. Я им говорю: я не русский, я казах. А они спрашивают: а это кто? Я говорю: это вроде индейцев. У вас в Ю Эс Эй индейцы, а у нас в Ю Эс Эс Ар казахи. Они сразу делают грустные лица: йес, йес, индейцы – это биг трэджиди. За грустные лица, конечно, спасибо, у русских по нашему поводу я никогда грустных лиц не видел, чуть что: мы сами не меньше пострадали. Они не видят разницы – самим пострадать от своей дури или пострадать от чужой. Быть, как говорится, субъектами истории или терпилами. Кстати сказать, когда мне хотели сделать комплимент, всегда говорили, что я похож на индейца, на араба, но никогда – на казаха. Мне и самому каким-то образом внушили, что чем меньше казашка походит на казашку, тем лучше. Да и наши степи, наши лошади, наши чабаны – это какой-то отстой – то ли дело прерии, мустанги, ковбои… Хотя все ковбои в наших зимних буранах в первый же день повымерзали бы. Я однажды среди города свой дом не мог найти.

В общем, я понял: для русских так ли, сяк ли, но мы существуем, а для американцев нас и вовсе нет. Да и если вспомнить, как славный американский парень Джек Лондон воспевает кулак белого человека… Кого он месит, этот кулак? Нашего брата косоглазого.

Еще одно впечатление: американцы не умнее нас, а в конечном итоге все у них лучше. Разумеется, в этом мы должны обвинять себя, но уж очень не хочется. В итоге меня покинули последние угрызения, что я Госпремию получил как бы против американцев. Обломов нашу систему называл «Возмездие мертвых», она должна была послать ответку после американского ядерного удара. Американцы называют ее «Мертвая рука». То есть наши города превращены в радиоактивный пепел, мы с вами в облачка плазмы… кстати, мы этого даже не заметим, испаримся быстрее, чем нервные импульсы добегут до мозга. И тут начнут оживать подземные ракеты с ядерными боеголовками. Сами собой разъезжаются крышки, сами собой ударяют огненные струи из сопел… И ракеты уносятся туда, куда им приказали исчезнувшие хозяева. И превращают в облачка плазмы их убийц.

Звучит все это страшновато, но, как было справедливо замечено, людей от взаимного истребления удерживает только страх. Ни у кого не должно оставаться шансов спастись в одностороннем порядке – только так у мира есть шансы спастись. Сева запустил очень оптимистическую теорию, что все зло от властолюбцев и разрушителей. А я подозреваю, что и самые средние люди готовы на убийство, если это им ничем не угрожает: нэт человека – нэт проблемы, а нэт целой страны, так и еще спокойнее.

Сами понимаете, ракеты как-то должны узнать, что их хозяев больше нэт, что пора наносить ответный удар без них. Значит, от хозяев должны прекратиться круглосуточные подтверждения: мы живы, мы живы, мы живы… Должен резко взлететь уровень радиации, температура, должна страшно дрогнуть земля – об этом ракеты тоже должны узнать. А супостат, как выражался Обломов, естественно, все наши сигналы будет изо всех сил подавлять. Но мы как-то все равно должны их расслышать сквозь его глушилки – примерно как в вокзальном шуме выделить нужный голос.

Если видеть в нем только один из шумов, отделить его от фона невозможно. Но если он выпевает какую-то мелодию или, скажем, читает вслух «Евгения Онегина», то нам удается его расслышать: мы следим не только за звуками, но и за интонацией, за смыслом. Я и придумал аналоги мелодии и смысла в терминах радиоволн – как их порождать и вылавливать.

Я и сейчас в этих делах разбираюсь лучше всех, но теперь везде стали пихать цифрятину, а она убивает выдумку. Проблему Легара этим добили – и убили. И я от нынешнего фронтира отошел – какой интерес покорять горы на вертолете. Я бы мог эту бодягу освоить, но противно, все равно что идти на службу к убийце своих детей. Меня и перевели в советники – делать внушительный вид. Вроде получается, тем более что и седина стала помогать.