Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Но все медленней становились шаги.

Трофейный пулемет сполз, и Топорков волочил его за раструб пламегасителя. Приклад чертил по лугу борозду, стебли цеплялись за спусковую скобу.

«Пятый…» Но вот замерли шаги, сапоги запутались в цветах. Пулемет упал на землю. И следом, с таким же глухим, неживым стуком, лицом в траву упал майор.

– Кто стрелял? – закричал Левушкин.

Ствол его автомата, готовый блеснуть огнем, описал полный круг – от луга к соснячку и снова к лугу. Но сосняк был недвижен, и луг был пуст, и стояла осенняя тишина, особенно разительная после острой пороховой молотьбы, как будто загустевшая, подобно клею.

– Кто стрелял?! – сорвавшимся голосом на весь луг еще раз крикнул Левушкин, так что эхо метнулось испуганным зайцем и пошло прыгать над травой.

Андреев нагнулся и перевернул Топоркова на спину. Сухая, тонкая рука с большими часами на запястье перекатилась через грудь и упала в траву.

Часы продолжали идти, пульсирующими толчками двигалась секундная стрелка под треснутым стеклом.

– Кто стрелял? – сиплым шепотом повторил свой вопрос Левушкин.

Чувство мести клокотало в нем, и губы дергались. Андреев припал ухом к груди майора, привстал, отвел тонкое веко. Над ним, ссутулившись, тяжело дыша, навис Бертолет.

– Сердце, – сказал Андреев. – Сердце у майора не сдюжило.

– Какое сердце? – прошипел Левушкин, схватив Андреева за плечо и повернув к себе лицом. – Какое может быть сердце? Как может человек в войну от сердца помереть? Ты что!

– Не сдюжило, – повторил Андреев. – Срасходовало себя, пережглось.

Он встал с колен. Рука Левушкина медленно потянулась к пилотке. Лицо Топоркова, белевшее в густой траве, казалось спокойным, почти счастливым.

– Предел свой перешел, – вздохнул Андреев. – Эх, майор!..

Часы на тонком запястье, откинутом в заросли ромашек и одуванчиков, продолжали идти, и двигалась, прыгала секундная стрелка.

Белые барашковые облака стали пепельными. Левушкин финским ножом вырезал последнюю дернину и уложил ее на могилу: на краю луга, под вербами, где стоял обоз, высился теперь аккуратный зеленый холмик. И на нем цвели попавшие сюда с дерном одуванчики и ромашки – нехитрые осенние цветы.

– Первого по-человечески хороним, – сказал Андреев, счищая бугристой желтой ладонью комья, прилипшие к лопате.

– Как напишем? – мрачно спросил Левушкин. И сам ответил: – Так и напишем: «Пал смертью храбрых в борьбе с фашистскими захватчиками…» Всего не скажешь, что надо.

– Про партейность положено, – вставил старик.

– А он партейный был?

– Партейный не партейный, а коммунист, – ответил Андреев. – Всамделишный!.. Как его по имени-отчеству, знаешь?

– Топорков… Майор… В самом деле, а как его звали? По имени ни разу… Он и сам всегда на «вы», без никаких.

– Командир, – пояснил старик. – Положено.

Разведчик расстегнул внутренний карман шинели, достал сложенную, протертую на сгибах карту и блокнот, в котором было несколько коротких и аккуратных записей.

– Вот и все бумаги.

– Надо написать коротко: Топорков! – предложил Бертолет. – Чтобы полицаи не разрушили. А после войны, кто из нас выживет, поставит памятник.

– Э! – простонал Левушкин. – После войны! Сколько ж их, таких могил, будет после войны! Что уж… Неси какую-нибудь доску, Бертолет.

– Вот так, – сказал Андреев, поправляя дерн. – Когда беда приходит, один ничего на себя не берет, другой – столько, сколько сдюжит, а третий – все на себя валит… А сердце, сердце, оно у каждого махонькое…

Дощечка, прибитая к сосновой палке, была вставлена в дерн. И надпись на дощечке: «Топорков». Из-за сосняка донесся гул моторов. Партизаны тревожно посмотрели друг на друга.

– Надо идти, – сказал Бертолет. – Принимай команду, Левушкин!

– Нет, – ответил разведчик. – Ты распоряжайся. Вот. – Он протянул Бертолету карту, листок с рисунком, блокнот и – поверх бумаг – карандаш и часы с расстегнутым ремешком.

– Верно, – поддержал разведчика старик.

– У меня характер не командный, – возразил взрывник. – Не умею я людьми распоряжаться.

– Ничего, зато башка на месте, – сказал Левушкин. – А характеру я добавлю. Пусть только кто тебя не послушается!

Он повернулся, как бы намереваясь пригрозить кому-то, кто готов нарушить дисциплину, но рядом не было никого, кроме Андреева и лошадей. И Левушкин, опомнившись, махнул рукой:

– Чего там командовать! Невелика дивизия… Давай! В карте ты разбираешься. И не горяч, как я… А нам сейчас очень надо выкрутиться, неясно, что там фрицы удумали!