– Ничего, – успокоил товарищей Андреев. – У нас на Дальнем Востоке ширше… Ничего река. Если б не телеги, запросто можно….
– Без телег нам никак нельзя, – серьезно сказал Бертолет. Тень командирской озабоченности легла на его лицо и провела две малоприметные бороздки у углов рта.
– Это я все понимаю, – сказал старик. – Как там Левушкин сказал: «Свою долю за плечами носим, как горб»?
– Может, до моста – и с бою, а? – спросил Левушкин.
Бертолет заглянул в карту и сказал:
– До моста бы можно. Да только моста нигде поблизости нет.
– А может, сходить к тому старичку в Крещотки? – спросил Андреев.
– К какому еще старичку?
– «Танкисту», «будьте любезны…».
– Пустые хлопоты, – буркнул Левушкин. – То ж серьезное дело – переправа. Кто на это пойдет!
– Кому фашисты костью в глотке стали – тот и пойдет, – возразил Андреев. – Может, баркас помогут раздобыть. Или еще чего придумаем….
– Попытка – не пытка, – согласился Бертолет. – Выбирать-то у нас все равно не из чего.
– Одна только просьба к тебе, Бертолет, как к командиру, значит… – снимая с плеча винтовку и выгребая из карманов последние патроны, сказал старик. – Если даст судьба переправиться, обещай отпустить меня для наказания провокатора Миронова Кольки. Мучает меня эта мысль, что носит земля такого гада… Один патрон для него особо берегу…
– Обещаю, – сказал Бертолет.
И они еще долго следили за тем, как Андреев, нахлобучив капюшон, шел через поляну и скрылся затем за деревьями.
Бертолет сидел в своей излюбленной позе – по-татарски подогнув ноги и поставив рядом каску с металлическими деталями и велосипедную зубчатку.
– Опять мастеришь? – спросил Левушкин.
– Да… немного осталось.
– Легкий ты человек, Бертолет, – сказал Левушкин. – Всегда дело находишь. А я, как свободный час, весь извожусь. Или дай стрелять, или уж самогонки. Прямо не знаю, что я после войны буду делать.
Затем Левушкин долго лежал на телеге и смотрел сквозь белесые ресницы на облака. Приподнялся на локте и, обнаружив Бертолета все в том же положении, сказал:
– Слышь, Бертолет, как ты думаешь, вспомнят о нас после войны?
– Именно о нас с тобой? – рассеянно спросил Бертолет, прилаживая велосипедную цепь к деревянной шестеренке, надетой на магнето.
– Ну, о майоре, о Гонте…
– Да как сказать… На фронте столько сейчас людей гибнет, представляешь?
– Да… А мне, если уж загремлю, хотелось бы, чтоб помнили. Вот был Левушкин, хороший парень, хотя и дурак. И чтоб всплакнула какая-нибудь… Ведь некоторым везет – их долго помнят…
– Что память? – спросил Бертолет, отрываясь от своего электровзрывного устройства. – Конечно, на миру и смерть красна. Да разве в этом дело? Вот пройдет лет сто, уйдут поколения, для которых война – это боль, и станет эта война историей. Ну, вот ты о войне тысяча восемьсот двенадцатого года много думаешь? Кажется, красивая была штука: гусары, кавалергарды, ментики, кивера… Нет, знаешь, самое главное, чтобы каждый делал свое дело, не думая о памяти. Это – забота других. Уж как получится. Вот как майор!
– Да, майор… – вздохнул Левушкин. – Ты как думаешь, что в нем такое особое было, а?
– Не знаю. Он был коммунист. Настоящий. Не на словах.
– Жалко, что в войну лучшие люди гибнут, – сказал Левушкин. – Очень жалко… Нет, Бертолет, насчет памяти ты не прав. Кто-то из нас должен выжить и о майоре рассказать. Нельзя о нем забыть, никак нельзя…
Река Сночь, черная, холодная река, несла последние ивовые листья.
Зябко подрагивали кусты, опустившие в воду тонкие ветви. И посвистывал в долине, на просторе, северный ветер, гнал ватные зимние облака.
2
Ox и повезло же уссурийскому старичку Максиму Дорофеевичу Андрееву под занавес нелегкой походной жизни!..
Перед ним на столе – огурчики, капустка свежайшего засола, но без горечи, старинный лафитничек с довольно прозрачной жидкостью и – чудо после партизанского неуюта! – трезубая мельхиоровая вилка. Как известно, огурчик, надетый на вилку, имеет неоспоримые вкусовые преимущества перед тем огурчиком, который приходится хватать грязными лапами…
Но самое большое чудо – сама хозяйка, чистенькая гостеприимная старушка свояченица Мария Петровна. Она стояла по ту сторону стола со скрещенными на груди руками, с почтительно-внимательным выражением лица, как перед уважаемым и редким гостем.
В углу – лампадка неугасимая пред образом Черниговской божьей матери; чисто, ладно в доме. И плошка на столе. Не очень яркая, но достаточно света, чтобы разглядеть огурчики.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу