Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Я продолжала с удовольствием смотреть на чудесные зубы Оккультиста, пока он говорил:

— Мой дед, возможно, был одним из многих детей любовниц Распутина. Это делает меня его правнуком. Моя прабабушка балерина была его любовницей.

Он продолжал:

— Одна из дочерей Распутина — Марфа, была убита в поезде её собственным мужем, организатором очередного заговора против Распутина. Он женился на ней, чтобы сблизиться с Распутиным, чтобы убить его, но это не сработало. Для этого потребуется еще несколько попыток. Но — бедная Марфа!

Оккультист опять поднял румку:

— За невинно пострадавшую жертву Марфу! Она понятия не имела, что вышла замуж за заговорщика против её собственного отца и что она скоро умрёт сама от руки её собственного мужа. Вот это да!

Казалось нереальным, как много знал оккультист. Именно он познакомил меня с Иваном Бакунини-ным — отцом анархизма. Он дал мне почитать «Странника» Альберта Камю. Он играл на пианино русского композитора Скрябина. Он не любил мадам Блаватскую, я не помню точно почему. Что-то вроде того, что в «Тайной Доктрине» нет ни тайны, ни доктрины.

Он мягко и страстно говорил мне об экзистенциализме и абсурдности повседневной жизни. Я снова почувствовала, как парю над землей. Оккультист стимулировал наше любопытство и наши подростковые мозги. Он учередил «Симпозиум». Мы могли говорить о страных вещях и необъяснимых явлениях свободно, не перебивая друг друга, а терпеливо выслушивать точку зрения другого. Он был сыном советского шпиона и офицера КГБ. Сумашедшее дерьмо!

К концу третьего вечера, проведённого с Оккультистом, я постоянно проверяла в зеркале свои лоб, в надежде увидеть там третий глаз. Я так его и не нашла. На третий день я спустилась вниз во двор и нашла под окном на мокром газоне банку чёрной икры, которую Оккультист выбросил. У нас не осталось еды. Мы ели икру прямо из банки. Потом мы собрали и сдали бутылки. Скинувшись, мы добавили рубль двадцать, и купили две бутылки «Рислинга».

Оккультист позвонил своей подруге Ольге Чернышёвой, которая тоже училась в МГУ на историческом факультете и была внучкой члена правительства. Она страдала от «синдрома заброшенности» и жаждала постоянного внимания. Никто не мог помочь ей из-за отсутствия опыта в этом вопросе. Как только она приехала, Оккультист пожалел, что пригласил её. Они начали ругаться из-за того, что он не пригласил её раньше, и что мы, уроды, сожрали всю рыбу и икру. На ней была короткая замшевая юбка с пуговицами спереди и красные колготки, которые она пыталась снять, чтобы соблазнить Степана и заставить Оккультиста ревновать — в отместку за съеденную икру. В конце концов она, тихо сопя, непринуждённо заснула на полу в ванной. Нам пришлось перетащить её в спальню родителей. Мы надеялись, что когда она проспится, она про икру и рыбу забудет.

Я думала про своих родителей. А не знала, почему я не могу обсуждать с ними те вопросы, которые я обсуждаю с Оккультистом и Степаном. В то время у меня не хватало мужества вылить на их головы причины моего беспокойства. Что я могла сказать? Вы знаете, я хочу знать, кто я? Притворщик? Конформист, пытающийся быть не конформистом? Есть ли у меня вообще какой-нибудь талант? Кто мои друзья и почему мне нравятся сумасшедшие люди? Все эти драматические вопросы съедали меня заживо, но больше всего на свете мне хотелось вечной любви, как всем подросткам на планете. Всем известно, что первая любовь остаётся с нами навечно.

Между тем, Оккультист говорил о периодической системе элементов и о том, как меняется качество элементов с увеличением атомного веса и как изменяется материя и становится новой. Материя — одни и те же в элементы в разных комбинациях и количествах.

Я спросила Оккультиста, был ли он сам за границей и почему мы не можем свободно путешествовать?

— Ребёнком в Англии, — ответил он, — ничего, к сожалению, не помню, кроме чудовищного изобилия в магазинах. Поэтому нашему народу не дают путешествовать. Как объяснить им изобилие капитализма?

В то время у меня были очень смешанные чувства по отношению к месту моего рождения. Я чувствовала себя чужой, не чувствовала себя в безопасности. Я хотела как можно скорее вырваться из СССР. Пока я держала рот на замке. Жажда свободы и свободного передвижения по миру продолжали во мне расти.

После смерти брата мои родители тихо продолжали своё существовние. Их дух был сломлен от того, что они не смогли ему помочь. Их мучило чувство вины за их слепоту — они не увидели начало конца и не смогли предотвратить катастрофу. Бедные мои! То же чувство вины гложет и меня по сей день. «Если бы, да кабы во рту росли грибы», — говаривала мама. Так оно и есть.