Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Мы продолжали идти, и Степан кричал сквозь ветер:

— Что ты думаешь обо всём этом? Истина в том, что мы не можем правдиво общаться друг с другом. Мы можем общаться честно только с произведениями искусства, которые с нами разговаривают. Чаще всего, мы даже не в состоянии общаться с нашими друзьями или собственными членами семьи.

О, знала ли я это!

Степан спросил меня, что я думаю об итальянском неореализме, особенно о Феллини, Бертолуччи. К тому времени я видела только “Ночи Кабирии “Феллини. Большие невинные глаза Джульетты Мазины меня покорили. Я еще не знала, что о нём думать. Я посмотрела на Степана и пожала плечами, дескать, я не знаю. Степан сказал, что этот фильм шедевр. Потом он заговорил про советскую грузинскую школу кино и спросил, видела ли я фильмы грузинского кинорежиссера Отара Иоселиани? Я сказала, что видела фильм под названием «Жил певчий дрозд» 1970, он произвёл на меня очень сильное впечатление. Это был игровой фильм, который выглядел как документальный, как будто был случайно заснят кусочек жизни человеческой — не идей, не объяснений, никаких ожиданий. Неуправляемое и таинственное стечение обстоятельств и потом неожиданная смерть, которую герой не заметил. Повзрослев, я видела «Пловец» и «Пастораль». Уникальные, самобытные фильмы. Они сильно отличались от советских фильмов основного потока — не было ни пропоганды, ни фальшивых персонажей, ни фальшивой истории. Речь шла о мире и людях в нём. Оба этих фильма я больше никогда не видела. До меня дошли слухи, что бобины с фильмами были изъяты КГБ. По словам моей тётки Мак-Маевской, они исчезли с полок «Мосфильма» (советской фабрики советских снов), как будто их никогда и не было.

К СВЕДЕНИЮ:

Кинорежиссер Отар Иоселиани живёт во Франции. Он был удостоен премии «Серебряный медведь» на Берлинском кинофестивале за фильм 2002 года «В понедельник утром». Сам Феллини восхищался грузинской школой киноискусства. Однажды Феллини сказал: «грузинское кино — это странное явление, особенное, философски легкое, утонченное и в то же время по-детски чистое и невинное. В нём есть всё, что может заставить меня плакать, и я должен сказать, что заставить меня плакать не так просто».

Степан продолжал орать сквозь ветер:

— Ты читала Хармса, Кафку или «Странника» Камю? И так далее, и так далее…

Я знала имена, но эти авторы «не приветствовались» в СССР, как и Орвелл. Его книга — «1984» — была помечена как «опасная литература, подрывающая устои государства». В этом цензоры были абсолютно правы! Некоторые из этих книг подрывали не только СССР, но и весь процесс мышления о жизни и свободе. Жизнь бессмысленна и таинственна. Платон учил рационализму, но мы все занем, что есть что-то, чего мы объяснить рационализмом не в состоянии. Ницше учил, что ничего после смерти не существует. Но это неизвестно никому. Где же Ты, глобальная непостижимая Правда?!

Я шла и чувствовала, что многое упустила. В мире творилось что-то грандиозное! Степан остановился и схватил мою школьную сумку. Я подумала, что он пытается быть джентльменом и хочет мою сумку понести. На секунду я почувствовала себя польщенной.

Вместо этого он бросил мою сумку на дорогу под проезжающее такси.

— Ты свободна, — спокойно сказал он. Потом он распахнул пальто. На его животе я увидела пластинку. Это был альбом группы "Doors”!

Ослеплённая и оглушённая информацией, я продолжала следовать за Степаном, пока он продолжал кричать в тот холодный осенний московский ветер. Я подумала, что из него самого может получиться неплохая рок-звезда. Мы продолжали идти и кричать. Это было здорово, так как мы не должны были волноваться, что кто-то нас услышит.

Мы продолжали наш разговор. Возникали новые вопросы, необычные. Маниакальность Степана была заразительна. Мне стало ясно, что я знаю, что не знаю ничего. Я любила читать, но то, что я прочитала за мою короткую жизнь, было миллионной долей всего написанного в мире. На секунду я почувствовала себя бессмертной, поскольку мне тогда казалось, что я нахожусь на другом конце галактики. Было ясно, что моей жизни не хватит, чтобы всё прочитать. «Придётся читать после смерти», — думала я. Я набрала в легкие побольше холодного воздуха и с гордостью закричала:

— Я читала Доктор Живаго.

— Как ты его достала, — крикнул в ответ Степан.

— У моего отца был журнал «Москва», где главы из романа были напечатаны в 1963 году. Отец сохранил номер. Он знал, что они никогда не опубликуют роман. Я вспомнила, как отец сказал, что “они сделают вид будто книги вовсе не существовало».