Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Вдруг раздался звонок. Я перестала дышать. Что если они отопрут дверь поддельным ключом? Я вспомнила, как один из моих одноклссников, с которым я сидела за одной партой, Вася Марёнов рассказывал мне во время перемены, что «они» бесцеремонно пришли и сделали обыск. «Они» открыли дверь ключом, отпихнули его мать, подбросили анисоветские материалы в их квартиру и тут же их нашли. Это дало им власть над его отцом. Они могли шантажировать его отца и диктовать ему, что делать. Он стал их собственностью, как выразился Марёнов. Его отец работал физиком в Дубне, его специльностью была плазма. Я сказала Марёнову, чтобы он заткнулся и никому не смел ничего подобного рассказывать. Он ответил:

— Я знаю, но ты это другое дело.

Я спросила — почему он думает, что я это другое дело?

— У тебя отец поэт. Поэты все тоже под колпаком.

В момент звонка я была уверена, что на лестичной клетеке находились сотрудники КГБ. Я слышала шарканье ботинок на лестнице, и моё сердце колотилось всё быстрее и быстрее. Я сгребла рукописи и прокралась тихо на кухню, чтобы спрятать крамолу в ящике с ложками и вилками, предварительно завернув её в жёсткую коричневую бумагу для упаковки, которую моя мама собирала «на всякий скучай». Я должна была спасти отца он тюрьмы. Тридцать лет назад они убили его отца, моего деда, теперь настала очередь отца. Я приготовилась к обыску.

Звонок раздался снова. Он был гораздо длиннее, чем первый. Потом я услышала голос, эта была соседка с третьего этажа тётя Соня.

— Сонька — Золотая ручка, — называла её мама.

Она любила выпить и часто после смерти мужа искала компании моего отца. Она привыкла выпивать с мужем вечерами, но теперь осталась одна. Теперь она была вдовой Алексея Осиповича, бывшего архитектора и пенсионера, с которым мой отец иногда вступал в дебаты на темы полного произвола и неспособности государтсва сохранить памятники старины, в силу чего появился знаменитый Калининский проспект. Алексей Осипович, в конце концов, умер от инсульта, а Калинский проспект продолжал существовать, как ни в чём не бывало. Тётя Соня горевала, как могла, всё больше и больше погружаясь в бутылку. Сегодня она явно была, что называется, выпимши, и видимо хотела с кем-нибудь разделить своё одиночество. Её разговоры всегда заканчивались слезами, так как вернуть Алексея Осиповича из могилы было невозможно. Я услышала, как она позвала меня не очень громко по имени. Я не ответила. Она потопталась на лестничной площадке и зашаркала прочь. Я слышала её удаляющиеся шаги. Я тихо закрыла дверь на кухню, развернула бумагу и продолжила читать дальше. Теперь у меня была возможность быстро спрятать рукопись, если что. Строки, написанные рукой отца, бежали у меня перед глазами к размытым далёким горизонтам и неведомым местам назанчения, переполненными заключёнными. Я продолжала читать.

«Все, что было нужно, это жестокие надзиратели и полная безнаказанность их действий. Надзиратели жаждали быстрого продвижения по службе любой ценой. Ежедневно они получали возможность себя показать. Жестокость поощрялась».

Мороз бежал у меня по коже. Разговоры о моём арестованном и растреляном деде обрели конкретность. Баба Шура, мать отца, моя бабушка, сопровождала деда, когда его вызвали в местное отделение НКВД после выставки художника Гуркина в Новосибирске. Дед был уверен, что всё будет в порядке, так как не чувствовал за собой никакой вины. Она прождала его на лавочке весь день. Наконец, она вошла в здание и обратилась в окошечко, где сидел человек в форме. Она не успела открыть рот, как офицер посмотрел на неё вопросительно:

— В чём дело?

Она назвала дедову фамилию и имя. Он посмотрел в реестер:

— Никто под таким именем не зарегистрирован. Ищите мужа в другом месте. Может он сбежал от вас или его похитили?

Он громко рассмеялся.

— Богатый был? Плохо следили за своим, гражданочка!

Очумевшая, бабушка вышла на улицу, где она разрыдалась, не зная, что делать дальше. Люди сновали по тротуару взад вперёд, не обращая на неё внимания. Ей хотелось броситься одному из них и закричать: «Помогите! Помогите! Мой муж пропал!» Неожиданно пожилой мужчина подошёл к ней и спросил, нужна ли ей помощь. Сама не зная почему, она огляделась и сказала: «Нет, пожалуйста, проходите!» Он посмотрел на вывеску на здании, потом на неё. Он крепко сжал её руку и пошёл прочь.

История дематрилизации моего деда, наконец, превратилась в реальное событие, как никогда до этого. В голове у меня звучало письмо из Верховного Суда СССР, которое отец часто читал вслух: «Реабилитирован посмертно, за отсутствием состава преступления». Письмо пришло в 1956 году и было продуктом разоблачения культа личности Сталина.