Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Гашиш или марихуана, под названием «дрянь» или «трава» были так же доступны. Завезённые с Кавказских гор или из Азии, забитые в косяки-гильзы папирос «Беломор-Канал», разбавленные другими неизвестными субстанциями для большего веса, они циркулировал среди подростков и студентов высших учебных заведений. Следовавшая за ними аура — запах скунса — немедленно выдавал курильщиков запретного зелья, чего нельзя было сказать о тех, кто обжирался таблетками. Химическое безумие естественно вписывалось в их подростковую несуразность, желание быть оригинальными и не такими как все. Их чрезмерно маленькие или большие зрачки ни у кого не вызывали подозрений.

Мой друг детства семнадцатилетний Степан пил алкоголь для смелости.

— В СССР нет свободы слова, — говаривал он.

В то время он писал свой рассказ, который начинался так: «Сука знает, чьё сердце съела». Он начал издавать свой собственный журнал под названием «Пагуба». Первый номер был написан от руки. Страницы были скреплены самодельным способом — шёлковой лентой пропущенной сквозь отверстия проко-лытые в страницах. На титульном листе красовалась иллюстрация к «Мастеру и Маргарите»: Берлиоз и Бездомный на Патриарших прудах разговаривают с иностранным профессором, который говорит: «Ну, уж это положительно интересно! Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»

В середине были картинки нарисованные другом Степана по кличке Буба-Символист (Серёжка Буба-нов) гуашью и разглаженные утюгом. Несколько стихотворений Степана также были включены в первый исторический выпуск.

Было страшно подумать, что могло бы произойти, если бы журнал нашли блюстители советской цензуры.

Мой шарф был невероятно длинный и психоделический. Мой друг детства, сын старого приятеля моего отца, также поэта, который написал песню «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно» для кинофильма «Человек-амфибия», стоял перед станцией метро, держа в руке конец моего психоделического шарфа, который он ухватил, когда я проходила мимо. Он сказал: «Я тебя знаю». Темные проницательные глаза смотрели прямо на меня. Сквозь тусклый, холодный осенний московский воздух я увидела, что он жует жвачку.

— Анна, старуха! Где ты пропадала всё это время?

Не дожидаясь ответа, он продолжал:

— Нужно немедленно отпраздновать это неожиданное и причудливое событие. Ты куда идёшь?

Я хотела сказать: «в школу», но передумала и сказала: «с тобой». Он засмеялся. Мы отошли в сторонку, он закурил сигарету.

Москва только начала освещаться восходящим солнцем. Тёмные тучи постепенно растворились, оголяя знаменитый силуэт — средневековые башни с яркими, рубиновыми звездами.

— Жевательной резинки? — спросил он. — Сигарету?

— Да, да, — отвечала я.

Конечно, я хотела жевать жвачку и курить сигарету! У меня однажды была обычная мятная жвачка, но его жвачка пахла клубникой. Сумасшедшее дерьмо!

Он высунул язык с розовым липким шариком, окруженным облаком пара.

— Аромат почти исчез, — сказал он. — Похоже на нас. Мы все давно потеряли свой аромат, но все равно продолжаем наше существование в желудке большого красного людоеда, — он огляделся. — Большой красный людоед! — Он поднял руки над моей головой. — Поняла?

Асфальт под ногами был серым с бусинами свежей зелёной мокроты. Советские граждане плевались часто от всеобщего недовольства и фрустрации, потому что невозможно было достать туалетную бумагу, колготки или Хельгу. Борьба за мировую революцию шла полным ходом. Пятилетки выполнялись и перевыполнялись по радио каждый день, но многие пищевые продукты и продукты обихода оставались недоступными. Степан сказал:

— Я не к тому говорю, что нужны продукты, хотя неплохо было бы купить колбасы. Я говорю, зачем врать?

Он продолжал:

— У меня есть друг, у него родители большие партийные функционеры. Они получают паёк, а мы все шушера. Поняла?

Я не только слышала про пайки, но я их видела. Икра, сервелат, апельсиновый сок в банке для партийных. А я думала — партийные должны заботиться о народе. Но «партийные» заботились только о партийных. Короче, мафия.

Туберкулез был обычным явлением в СССР, но никто об этом не знал. В какой-то момент у моего отца был туберкулез, у отца Степана тоже был туберкулёз. Они выжили, а мать Степана умерла в сорок с лишним лет он рака лёгкого. По-моему, она даже никогда не курила. У меня до сих пор положительная реакция Манту. Меня и Степана также объединяло то, что мы оба были в близком контакте с туберкулёзом.