Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Я представила Символиста в психушке. Я спросила его:

— Как ты там выживаешь?

Символист пожал плечами:

— Главное не падать духом. Будем надеяться, что я доживу то восемнадцати, стану совершеннолетним и, может, к тому времени знаменитым художником. Тогда все они пойдут к чёрту! Знаменитого художника не так просто упрятать. В данный момент меня могут упечь в любое время, особенно мои родственники. У них беспредельные полномочия. Они, конечно же, испль-зуют это преимущество в хвост и в гриву.

Потом он заржал как лошадь и стал прыгать на диване, подлетая почти что к потолку.

Выяснилось, что родителей Символиста не было дома, им пришлось уехать на похороны его бабушки в Подольск, небольшой городок в Подмосковье. Я сказала Символисту, что мне жаль, что его бабушка умерла. Он сказал, что я не знаю характера его бабушки.

— В любом случае, — сказал он, — она была сукой.

Он повторил:

— Полномасштабная советская стукачка, которая скурвилась во время её тяжёлого переходного возраста.

Он заметил мой дискомфорт и пояснил. Оказалось, что она была «осведомитель».

— Она была уборщицей, и власти даже не платили ей за дополнительную информацию — она была добровольцем! Он сгноила деда, он хотел с ней развестись, а вместо этого оказался в тюряге за то, что якобы украл у неё кольцо с рубином, которое сам ей подарил. Она подложила кольцо в его карман и вызвала милицию. В тюряге ему навесили дополнительный срок за драку. Когда она его посещала, она связалась с охранником, который спровоцировал деда. Он умер в тюрьме от менингита. Представляешь?

Он продолжал в отчаянии:

— Кто знает, сколько жизней и людей она загубила и сколько этих добровольцев вокруг нас?

Его глаза снова выскочили из орбит, как будто это было действительно немыслимо, что кто-то добровольно согласился на такое грязное дело, и что это была его собственная бабушка. Он огляделся, как будто было возможно, что её дух находился здесь с нами.

— Это она решила, что я сумасшедший. Я, должно быть, сошел с ума, если рисую картины, которые она не понимает.

Затем он повернулся ко мне и спросил:

— У тебя уже есть грудь? Я хочу нарисовать твоё тело.

В этот же самый момент я узнала, что Символист считался художественным оформителем журнала “Пагуба “и оба подростка были главными редакторами, дизайнерами, писателями и читателями. Я буду первой, кто увидит их первое издание. Это была огромная ответственность. Символист откупырил бутылку и спросил:

— Портвейна?

Я согласилась на стакан советского портвейна — темной вонючей жидкости, предложенной Символистом, которую он достал из под кровати. Он стал разливать портвейн в три грязных стакана с изяществом, которого с первого взгляда я не заметила.

Насколько я сейчас помню, один из рассказов, написанных Степаном, начинался так:

«Сука знает, чье сердце съела. Глаза её были похожи на оливки — блестящие и темные. Её рот был как кратер мертвого вулкана, похожего на большую трещину. Она не могла ни улыбаться, ни плакать, ни удивляться. Каждую ночь она вылезала из своего логова — подвала пятиэтажки на Нагорной улице, и рыскала по ночной Москве в поиске жертв. Она нападала на одиноких советских граждан и питалась их сердцами и головами. Бесчувственные тела оставались недвижимы и кровоточили. Пока она их ела, она издавала отвратительный чмокающий звук удовлетворения».

Степан очень хорошо воспроизводил его своим чмокающим ртом.

«Покончив с поеданием сердец и голов, она оставляла бездушные и обезглавленные тела на автобусных остановках, станциях метро, вокзалах, на скамейках городских парков. Безголовые и бессердечные граждане возвращались поутру на работу и потом домой к их семьям, родственникам и друзьям, не замечавших в них каких либо перемен. Тела с энтузиазмом продолжали свое безголовое, бессердечное, унылое существование в советских учереждениях».

Я вспомнила, как маму остановила наша пожилая соседка Юдина. Я стояла и слушала их разговор. Юдина поделилась с мамой, что она понятия не имела, что её муж в своё время был врачом-вредителем.

— Его тогда забрали, — сказала Юдина — он всё отрицал.

Моя мама спросила, почему она поверила властям, а не мужу. Соседка ответила:

— Не могут же осудить невиновного!

Мама промолчала. Многие советские люди искренне верили во время чисток, что их родственники были врагами народа и иностранными шпионами. Они испытывали справедливый гнев против членов своей собственной семьи, как будто те подвели их под монастырь, подвергли опасности быть арестованными ни за что. Большинство искренне верило в их виновность. В романе ‘‘Мастер и Маргарита“ Булгаков описал обыск в коммунальной квартире, когда жена обвиняемого вдруг воскликнула: