Евгений Суворов - Голос [сборник]

— Ну, с некоторой разницей.

— С какой?

— Пока не знаю.

— Почему обо мне наперед знаешь?

— Ты лучше меня.

— И потому — хуже? Сивцов, почему ты так спокоен? Можно подумать, что тебе трижды нагадала цыганка, ты ей поверил, и теперь ничто и никогда не может тебя поколебать. Хорошая тебе попалась цыганка…

— Понимаешь, Евгений Ильич… ты этажом выше, тебе и покуражиться можно… Но дело тут не только во мне или в тебе — каждый, какой бы он пост ни занимал, пусть даже самый маленький, должен все делать с полной ответственностью. У меня, может, тоже бывает плохое настроение, но я не хочу показывать его другим.

Сивцов говорил, Евгений Ильич слушал, разглядывая стены, потолок и предметы в квартире.

— От чего это след на стене, что здесь было? — спросил Евгений Ильич.

— Портрет висел. Какой-то военный… Как я поселился, старуха унесла портрет к себе.

— А до тебя жили здесь квартиранты?

— Жили.

— Почему она сняла портрет, когда ты пришел?

— Мало ли что пришло ей в голову.

— И все-таки совпадение это или нет? Связано тут что-нибудь с тобой? Ты считаешь, не связано?

— Евгений Ильич, я понимаю, о чем ты подумал, и все-таки скажу: ты прав для себя, а я больше: я — для всех.

— А для тебя кто?

— Все.

— Эти «все» даже не знают о твоем существовании. Ты для них нуль. Ты хочешь быть нулем? Нет, никто не хочет быть нулем, каждый хочет стать богом. Что же тогда получается: боги повелевают богами? Что это, по-твоему, как не война богов?

Сивцов иронически взглянул на Евгения Ильича и, считая, что это уже конец разговора, вяло сказал:

— Богов нет, есть только люди. Я тоже когда-то думал, что я — бог, но очень быстро передумал.

— A-а, значит, и тебе казалось? Только я тоже знаю, что ты не бог, но, признайся, хотел бы затесаться в боги? Потихоньку, без шума. Ничего нет, нет… и вдруг Сивцов — бог! Ты бы меня сжег в секунду!

Сивцов с улыбкой смотрел на Евгения Ильича: мол, говори, говори, я слушаю…

— Ты подлец, Сивцов!

Сивцов отклонился от стола на спинку плетеного кресла и со спины и с боков стал похож на рыцаря, защищенного панцирной сеткой.

— Я не обижаюсь, — ответил он. — Если бы я знал, что ты говоришь серьезно, тогда…

— Все до одного слова серьезно.

— Я не верю.

— Конечно, ты не признаешься. Тебе это не нужно.

— Но ты же знаешь, что я не подлец. — Лицо Сивцова еще улыбалось.

— Я твердо знаю, что ты подлец, нисколько в этом не сомневаюсь. Может, теперь ты обидишься на меня?

— Немного подожду. Мне важно выяснить, где и когда я подлец. Я не отрицаю: могло быть, но только, смотря как понимать. Не всегда подлость — подлость.

— Всегда, — выпалил Евгений Ильич, как школьник, хорошо выучивший урок.

— О не-ет! — многозначительно произнес Сивцов.

— Дело не в конкретном случае. Ты, Сивцов, пространный подлец. Тебя поймать почти невозможно. Ты — оборотень! Так вот, я тебя задушу, я расправлюсь с тобой, я буду тебе и судья, и защитник!

С искаженным лицом, хрипя какие-то непонятные слова, Евгений Ильич медленно стал подходить к Сивцову. Тот с изумлением и восторгом смотрел на своего бывшего начальника и не собирался ни бежать, ни как-нибудь защищаться.

«Он меня не боится… Я ему не страшен…»

Евгений Ильич крикнул что-то по-дикарски и закатился истерическим смехом.

— Евгений Ильич, что с вами, остановитесь…

Красный, со слезами на глазах, Евгений Ильич, пошатываясь, сел за стол.

— Я ведь умею искусственно смеяться. В детстве научился… Посмотри, как я буду смеяться!

Сначала смех Евгения Ильича был прерывистый и как будто театральный, но скоро его уже нельзя было отличить от естественного.

— Ну, как? — спросил Евгений Ильич. — Нет, похоже на настоящий смех?

— Я бы так не смог.

— Сразу и не сможешь. Этому надо учиться…

Сивцов смотрел на Евгения Ильича с завистью:

— Да вы, Евгений Ильич, прекрасно играете! У вас талант! Я всегда чувствовал в вас что-то такое…

Утром, чтобы не разбудить Евгения Ильича, Сивцов неслышно собирался на работу: осторожно ходил по комнате, старался не наступать на скрипевшие половицы. Так же неслышно Сивцов хотел уйти, в это время Евгений Ильич, одетый, вышел из своей комнатки.

— Спали бы, Евгений Ильич, еще только полседьмого. Я что, разбудил?

— Да нет, сам проснулся. Я же всегда в это время просыпаюсь. Едем вместе: ты на работу, а я — домой.

И, странное дело, шли до остановки, ехали в автобусе, и все было так, будто не было у них никакого разговора. Евгению Ильичу было стыдно, что слишком уж он разоткровенничался — через край хватил. «В другой раз умнее буду…»