Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— возвращаются, — сказала Ханна.

— у меня заболела спина, — сказала Анастасия.

Они одновременно поднялись, их глаза встретились, и Ханна, протянув руку, вытерла слезы с ее мокрых щек.

— так кому ты всё это говорила, Анастасия?

— я хотела показать тебе мой маленький палец, которого нет, но он двигается.

— да, вижу… только я слышу шаги, глаза у тебя совсем опухли, давай войдем внутрь…

— ко мне или к тебе?

— ко мне, — сказала Ханна.

Она вынула ключ из кармана пуловера и, повернув его в замке, открыла дверь, свет из окна им навстречу на миг ослепил их.

Когда необходимо иметь какое-то решение, его, помимо того что оно должно быть принято, нужно еще и сообщить. Совершенно необходимо понятие нужно , привязанное к точному часу, вытаскивающему из времени определенную границу, за пределами которой колебания должны рассеяться, а желание — появиться подобающим ясным образом. Но это только желательно, желание может остаться нерешительным, желание вообще размыто и легко может испариться, и только принуждение — абсолютно прозрачно, оно придает завершенность, и сестра Лара сказала

приходите в семь,

осенний предвечерний час, граница между днем и ночью, он подходит и для эпилога и для сообщения. Но эта граница нейтрально космическая, как граница между солнцем и луной, светом и тьмой, а как определить человеческую границу? в ней непременно должна быть отсрочка, задержка без перехода, пока это нужно человеку, в человеческой границе отсрочка вполне вообразима, но только благодаря способности воображения уходить от реальности, размывая ее, подпитывая и колебание, и желание, а на самом деле эта граница отмечена именно неотменяемым нужно , и с ней столкнулись люди, вернувшиеся с пляжа в санаторий, так ничего и не решив, жужжащий улей, забывшие полностью об этом возможном для них нужно , но единые в своем возгласе Клавдия, и как оказалось, что человеческую границу можно не только определить, но и перейти? но им было сказано:

приходите в семь.

Но это не ответ — а Клавдия? какое решение, какие границы, какой там точный час, какая определенность, когда Клавдия… — но о Клавдии есть кому позаботиться, они свое дело сделали, надо было раньше беспокоиться, и в подтверждение — смотрите: трое рабочих уже идут к тому месту, где Клавдия…

а вы приходите в семь,

таким образом эмоциональный всплеск был потушен, перейдя в слова, догадки, сострадание и жужжание,

о Клавдия,

лиловая помада и косы (как сказала бы Анастасия, но она где-то прячется вместе с Ханной в своем собственном уединении, которое должно бы что-то прояснить, но они наверняка и не думают о Клавдии),

кто все-таки она была, эта Клавдия?

… еще до семи, когда свет снаружи почти совсем угас, столовая, как бы в ответ, ярко осветилась, и всё нужно было сделать быстро, в одно предложение. Иногда так бывает. Темп ускоряется, время течет быстрее, в словах нет ничего, чтобы переживать, потому что они сведены до простой информации, а насущные потребности — до бутерброда, завернутого в салфетку. К сандвичу прилагалось извинение, но такова реальность: завтра утром, точно в семь, будет подан транспорт, причем не до поселка, а до города, а это очень далеко, где-то там, и знаете, как это сложно — найти большой автобус? в эту сумасшедшую погоду? и без телефона, потому что телефоны… и он должен взять по возможности всех, весь наш улей, потому что и большая часть персонала… Нет, уже некому убирать, готовить, стирать, а за сандвичи просим извинения.

А сестра Евдокия? Сестра Лара?

Нет, мы — нет.

А мы?

Обессиленный свет снаружи окончательно умер. Граница растворилась в темноте, слилась с ней, и всё снова стало одинаковым, ровным. Ровное черное море, ровное серое небо. Но всё же это ведь можно принять и за отклонение… правда? Согласие с человеческим нужно , вот только неясно, кому принадлежит, решение.

Доброй ночи, сказала сестра Лара.

Доброй ночи, сказала сестра Евдокия.

Завтра в семь.

Слишком он ранний, этот час. И кто будет готов к нему?

После невыносимо бурного дня сон обрушился, как покрывало, никто не выдержал, и все уснули. Отсрочка оказалась иллюзией, усталость силой предрешенности захлопнула двери для мыслей, она просто посмеялась над ними и сократила время до какого-то ничтожного часа — с шести до семи, когда в едва разгорающийся рассвет ворвался гонг, нет, он просто взорвался в сознании спящих. Это гонг. Анастасия открыла глаза и в еще неустоявшемся свете привычно расставила по углам тени, пятна на потолке, картину на стене, серые отблески в окне, воспоминания вернули ее в реальное время, в часы и минуты, в то, чего еще нет, но будет. Она взглянула на часы, еще нет шести, очень ранний час, но почему ранний, для кого-то, может быть, и поздний, последний, запоздало-бессмысленный час, если они не успели вовремя собрать свой багаж, а они не успели, и сейчас должны лихорадочно это делать, если решили не оставаться, если решили вернуться туда, откуда когда-то приехали, если отказались, если не поверили… Анастасия снова прикрыла глаза, сквозь ресницы свет ужался до нескольких пульсирующих светлячков, свет дистиллируется , мелькнула в голове какая-то фраза… ей по-прежнему невыносимо хотелось спать. Что-то еще осталось там, во сне, что-то недосмотренное осталось среди теней в углу… до ушей дошло жужжание приглушенных голосов и далекие шаги — свидетельство того, что кто-то где-то суетится, кто-то готовится уезжать…