Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

и желтая дорожка прошла перед ее глазами, посмотри на мизинец — его нет, а потом она расскажет ей и то, чего нельзя увидеть и нельзя показать, но можно рассказать, потому что отсутствие, по сути, заполнено, и мизинец вообще не потерял своей способности сгибаться и разгибаться, и можно даже подумать, что его возможности неограниченны… она расскажет ей… вон уже и ее дверь… и зачем только постелили здесь эту несносную красную дорожку, чтобы колола в глаза и разводила по комнатам, идешь как будто по кровавым следам перед тобой, оставляя за собой такие же кровавые следы, нет, хорошо всё-таки, что крови не было, наверное, кровь последовала за мизинцем и вытекла в кювет, на марле ни капли, я собственными глазами видела, взгляни и ты, Ханна, в сущности, рука совсем чистая, а я ее даже не помыла…

Анастасия остановилась перед дверью Ханны. Прислушалась, нет ли какого движения, нет, ничего не слышно, но Ханне просто некуда уйти в этом пустом здании; если она не пошла за другими вниз, то наверняка притаилась в своем «навсегда», и Анастасия постучала в дверь левой рукой, правая только будит опасения, тук и тук-тук , совсем легко, потому что в пустом коридоре, несмотря на мягкую красную дорожку, любое «тук» слышно очень ясно, подхваченное гулким эхом,

— Ханна…

никто не ответил, ни одно движение не смутило покоя коридора, лишь какая-то птица села на выступ подоконника снаружи и издала пронзительный крик, но этот звук не считается, он — в естестве тишины,

— о Ханна…

и снова постучала, на этот раз — правой рукой, но уловила лишь пустой звук в суставах да ногти царапнули по дереву. Ничего. Знакомая тревога проползла от груди к желудку, и Анастасия наклонила голову к дверям, приложив ухо, но лишь на миг… это уже было, зачем повторяться, пережито уже, она услышит только себя,

я услышу только себя,

только себя, ответило эхо, на этот раз у нее внутри, и это возникшее эхо исполнилось подозрениями — где же могла быть Ханна, если не в своем «навсегда», которое она так демонстративно провозглашает, не объясняя при этом, что значит «навсегда», что, черт побери, «навсегда», может быть всё, а может быть, это слово скрывает в своей сердцевине простое ничто, дважды отраженное во времени со своей вечностью … и подозрение растеклось в пространстве коридора, тук-тук , тревога протопала вниз по лестнице, тук-и-тук до границы боли, которую она могла вырвать из полированной поверхности двери, здоровая рука быстро устала, больная всё так же была ни на что не годной… и вдруг она осознала, Ханны нет.

о Ханна,

Анастасия сползла вниз на красную дорожку пола, уперлась спиной в дверь, вытянула ноги вперед и замерла, хаос наконец-то окончательно победил, он перелился через край и потек из глаз, заполнив рот мутной жижей из обрывков слов, которые пытались собрать воедино образ тревоги и расчленить его в возгласе о Ханна… где ты, кто же послушает мою руку? слова хотят убедиться, что вот, всё окончилось, и я тоже должна уезжать отсюда, причем так и не поняв смысла «навсегда» Ханны, это у нее лиловые косы? нет, лиловая помада и косы, Боже, и что он думает? что себе воображает? она слышит крик, но не знает, это крик птицы или тот, другой крик, с пляжа, который говорит о чем-то неясном, непонятном, а ведь любой крик, принесенный ветром, нечленоразделен, как же мне дать ему слова и почему так важно, как он пишется?

что как пишется?

море не важно, сочинительство не важно… а что важно… важно, чтобы место Ханны не было пустым,

вот и всё, ничего другого, пустота бесконечна, пустоту нечем смутить…

О, О, О, О, О, О,

да. Это «О» должно быть написано, вспомнила она, улитка, завернувшаяся в себя, из которой, как кровавый след, тянется

пропадание

изумление

боль

погружение

радость

горе

страдание

распятие

любовь

душа

отсутствие

Отсутствие, о Отсутствие,

слова повторяются, всё те же. Слова всегда повторяются, только имена не повторяются, они неповторимы,

О Ханна… и тогда Ханна появилась. Просто возникла перед ней, она не видела, как та входила с лестницы в стеклянную дверь коридора, не видела, как приближается к ней всё с тем же воротничком из рыжей лисицы, ничего не видела, потому что хаос в душе закрывает глаза и делает их незрячими, она увидела ее прямо перед собой и одновременно с этим почувствовала, как она опускается на пол рядом с нею и берет ее руку, ту, которую она так хотела ей показать, и не просто берет, а гладит ее, это как бальзам, как крем, переливая в нее свои собственные силы, и спрашивает: