Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

о, как это утешительно…

проговорила во сне Анастасия и полетела по звездной траектории, раскрывшейся, как дорожка в Волосах Вероники, повертелась вокруг Беты Андромеды, о, Андромеда, прикованная к морскому берегу, прозвучал откуда-то голос. Но этот голос — он точно отличается от я-меня-и-ее и всё же в я-меня-и-ее — вбросил поток слов, потому что и в звездных скитаниях человек не может освободиться от них, слова — везде и вовлекают в свои метеоритные потоки даже безымянные безвестные звезды, рассыпаясь неожиданно, но в полном порядке

о щит моего сердца

серна в зарослях дней

пристанище облаков

тайник для кружевных помыслов, о Плеяды

увидавшие свою красоту в ледяных озерах

близнецы в глубоких объятьях

весы, взвесившие каждый волосок на почве моей головы

безбрежные воды, приславшие мне корабль

о Павлин, Хамелеон и Муха, закрывшие Райскую птицу

Лира, озвучивающая путь светлячкам, светящимся на ночных дорожках

о, о, о,

откуда-то, может быть, из источника появившегося голоса, она увидела Землю и узнала ее, и это знание восторгом отозвалось в ее теле, как любовь, как возбуждение, как желание оросить землю влагой, слиться с ее голубизной, ведь Земля действительно голубая, с морским естеством и морскими глубинами, из которых тянутся вверх водоросли, коралловые рифы, зеленые травы, там купается и человеческое тело, а морские чудовища откладывают яйца на ее скалистых берегах… и в этом возникшем желании, в этой неожиданной любви Анастасия полетела снова, с улыбкой, не сходящей с ее губ, и приземлилась в сумраке тенистых деревьев в мягкий мох, в свое теплое одеяло… да, наверное, это был конец ее сна, и в этом конце она вдруг поняла, что осталась.

Осталась.

Зеленое навсегда затаилось в покрывале Земли, а Полярная звезда, которая с этого человеческого угла вообще не видна и совсем спокойно может сойти и за Южный крест, всегда висит себе там, и каждый может ее увидеть… Но остаться — не значит вернуться, ведь возвращаешься всегда куда-то в себя, остаться — это отделение и принятие, взятие и освобождение, сон Анастасии был свободным и перелетным, как у птиц, она пролетела некое расстояние и попала туда, где и осталась: она увидела притихшее белое здание с высокими эркерными окнами, отразившими солнечные лучи, два симметричных входа (или выхода?), зеркально разделенных дорожкой света между их стеклами, симметричные арки с колоннами перед ними, гонг, связанный с неизвестным механизмом, приводимым в движение в определенный час, увидела камень на краю скалы и себя на этом камне, завернувшуюся в мягкую песочного цвета одежду, увидела возвращенный морем мячик Виолы у одного своего колена и четвероногое, примостившееся у ее второго колена, уже совсем спокойное, и снова засомневалась, овца это или собака, а в руках у себя — свою карту, раскрытую на странице со словом melencolia II…

— Ну да, конечно, почему бы и нет, ведь доктор не ошибается.

И тогда тень собаки, похожей на овцу, отделилась от собаки, схватила этот лист и утащила его, а перед ее глазами раскрылась вся необъятная картина, вплоть до горизонта, лист превратился в отлетающее облако, появилось солнце, и на небо взошла бесконечная радуга…

И, развернувшись, тут же сжалась в маленький грецкий орешек, повторив все извилины мягкого вещества, закрытого в ее черепной коробке, проникла в нейрон, чтобы прорасти в рыхлой плазме ее неосознанных мечтаний и сделать их навсегда перелетными и подвластными лишь спокойному плеску моря, наконец-то приходящего в себя вблизи скалистого берега…

Анастасия открыла глаза и вздохнула. На меже между сном и бликами светотени наступившего дня, пробегающими по белым стенам комнаты, блеснула мысль… и осталась…

вот оно, необозримое время, мне снились светлячки…

вот оно, большое время, подумала Анастасия, и весь ее сон сконцентрировался в этом единственном обрывке мысли и проблесках света, хотя она уже не помнила ни Персея, ни Кассиопеи, ни Андромеды, ни Девы, преследуемой по небу Пегасом, ни Волос Вероники, ни звезд Цефея, оно наверное просто слилось с ее полюсом и беспрепятственно пульсировало в ее венах за пределами какой-либо возможности узнавания.

вот оно, большое время… нужно вернуть Виоле ее мяч…

и вместе с мерцающим утром, которое уже отмывало горизонт, а вместе с ним — и поверхность морской плоти, а заодно — и окно перед ее глазами, она начала возвращаться во время, наполненное часами, минутами, секундами…