Светлана Кузнецова - Анатомия Луны [litres]

– За что ты так со мной? – Она с обидой захлопывает ноутбук.

– А ты думала как? Я все вижу. За Федьку трясешься? Дупло у тебя чешется? Или что там у тебя, хлюпалка? Жареным пахнет, Олька, жареным.

Зайка, безносый и ужасный, усмехается и уходит – нужно впасть в спячку на двенадцать часов. За двенадцать часов мир, авось, без него не рухнет.

Зайка спит и не знает, что творится в его квартале. В полдень от булочной на Галковского отъезжает старенький фургон Мэй. Мэй едет на Морской проспект, в спешке, ломая ногти на оставшихся пальцах, собирает вещи, бросает квартиру. Здесь будто Мамай прошел. Выбегает из парадной с узлами, закидывает их в фургон, прыгает за руль и исчезает из русской части квартала навсегда. Тем же вечером колченогий Тулуз Лотрек ползает в Пехотном, бледный, как гнида, хватает за ноги прохожих и ревет – словно ему кто сунул в кишки китайский прямой меч цзянь. Просравшись кровавым поносом, Лотрек укладывается на мостовую – подыхать. Сердобольные местные старики тащат его в больничку. И там врачи всю ночь вливают в него литры воды и солевое слабительное. К утру бледный Лотрек возвещает о своем возвращении с того света едва слышным, но ужасным ругательством. Печень у Лотрека оказалась бычьей. Бычья печень – надежное средство против крысиного яда. Это они, коварные китайцы, завезли в квартал 20/20 традицию травить людей родентицидами. Подмешать отраву для грызунов в еду врагу – будничное дело для Поднебесной, жуй, хомячок.

Гробин подходит к реке. Доходит до середины Канаткина моста. Смотрит на лед, весь в неподвижных, острых, как бритвы, торосах. Раскладывает этюдник. Над ним небо цвета не стиранной с сотворения мира рубахи господа. Под ним семь метров высоты судоходного пролета. На нем серая куртка, вся в пятнах масляной краски. Полусгнившие ботинки. Засаленная черная вязаная шапка сдвинута на затылок. На нем такая дрянь и рвань, что самому господу стыдно. А ему плевать. Он, весь продрогший, будет стоять тут, на мосту, пачкая холст, несколько часов. Может, будет писать пеструю индусскую свадьбу на том берегу. А может, солнце и лед. Будет глотать ветер и табачный дым. Не уйдет, пока сами собой не иссякнут, не перестанут переть и переть судорожные мазки. Сегодня у него особенный холст. В последний слой грунта добавлена акриловая краска холодно -серого, металлического оттенка. Пусть светит сквозь все прорехи мироздания этот льдистый беспощадный свет. Пусть знают все сукины дети на земле: спасения не будет, пора сказать за все «спасибо» накуренному марсианской коноплей боженьке и сдохнуть.

Неделю назад он занял денег у Ольги и купил пушку у еврея Шульмановича, что держит ломбард у церкви на Притыковской. С этой тяжестью в кармане ему отчего -то легче жить. Начинаешь понимать, что из этого мира есть простой и достойный выход.

Почти весь март он не притрагивался к кистям, не гнал абсент из настоянного на полыни самогона. Он сидел в чайхане и напивался как проклятый. А Борис ревел ему в ухо: «Хочешь, прямо сейчас пойду и приведу ее к тебе?»

«За что ты со мной так, за что?» – засыпая в одиночестве на продавленном матрасе, шептал он потолку. Он уже делал в этой жизни все: резал вены, вставил кольцо в ухо, отрастил бороду. Что, что еще ему сделать, чтобы забыть?

Два дня назад назад в чайхане напился до того, что увел с собой шлюху. И пока она в подворотне расстегивала пуговицы и оголяла сосцы, он вдруг разрыдался. Ему до того стало жалко ее, с белесыми бровями и ресницами, до того стало жалко всего: разбитой бутылки в арке подворотни, целлофанового пакета, что, шурша, воспарил на ветру и опустился в слякоть, – до того жалко, что он достал все деньги, что при себе были, сунул ей в руку и ушел. В подворотне на корточках она деловито их пересчитала, сунула за пазуху и застегнула все свои пуговицы.

Гробин шел куда -то, пошатываясь и утирая слезы рукавом. Выронил пушку из кармана. Трясущейся рукой поднял. Предохранитель был снят. А он так и сунул обратно в карман. Какие -то сумрачные боги охраняли его. Смотрели с Луны, с Марса, с Юпитера и Сатурна. Прятали его в столбах мартовской метели. А он все никак не мог решить ужасную дилемму – убить ему Африканца или себя. А может быть, бедную рыжую Ло? Мир полон гнилого ветра, костров, крыс и подонков. Рыжеволосой и бледной, как снег, в нем не место. И он отправился к Сатанову – проверить, жив ли тот или уже лежит засохшей мумией на своем тюфяке под негреющей батареей.