Евгений Алёхин - Рутина

– Настя, ты думаешь, мы снимаемся в хорошем кино? – спросил я у актрисы.

– Мне интересно здесь сниматься. Что из этого выйдет, я не загадываю.

– Не жалеешь, что вписалась? Могла бы сейчас деньги зарабатывать.

– Да заработаю, – она мотнула головой, сказала, что живет этим, актерской игрой. Что в любом случае рада, что познакомилась со мной и вторым напарником, с которым у нее сегодня сложная сцена – сексуального характера. Деньги она зарабатывала своей кондитерской, а роли в кино и тем более в театре приносили не так много.

– А сколько тебе лет? – удивился я.

– Двадцать три, – сказала она.

– Ничего себе. Думал, ты моя ровесница, такая рассудительная. Тачку водишь.

Она на меня посмотрела как на дурачка, и мы приехали.

– А тебе сколько?

– Тридцаха.

Настя криво улыбнулась, оценивая меня как мужчину.

Моим напарником сегодня был Орлович – старинный кореш, которого на эту роль режиссеру посоветовал я. Пока они снимали сексуальную сцену в кабинке для переодеваний, мы с Орли репетировали свой эпизод. Но Орлович был с сильнейшего похмелья и прихлебывал коньяк.

– А почему ты в ебле не снимаешься, Алехин? – спросил он. – Это ведь твой профиль. Пойдем и скажем режиссеру, чтобы заменили, пока не поздно.

– Не борщи, – сказал я.

– Я вживаюсь!

Все, что ему нужно было, – дать мне прикурить, с растерянным лицом выслушать мой монолог и в конце сказать:

– Могу отсосать за полтинник.

За это он должен был заработать полторы тысячи рублей, такую ставку я для него выбил. Но Орлович даже с этим плохо справлялся.

Потом я уже должен был отойти к машине, достать пистолет и навести на него дуло. Тяжелый план, очень сложный для оператора, да и текст достаточно муторный. Меня всегда хвалили режиссеры за то, что я могу прожить чуть ли не любой бессмысленный текст, но тут мне не хватало опыта личной боли.

– Орлович, дай-ка я тебе помогу с бухлом.

Когда мы допили, Орлович достал вторую. Я понял, что так просто дело не закончится. К моменту, когда нашу сцену начали выставлять по движениям, Орли был пьян в очко. А до кучи позвонила Испанская Дрочилка. В удивлении и легком испуге я ответил. Она была рядом, шла по берегу, искала меня.

– Как? Как ты здесь оказалась?

– Ты же ночью скинул мне локацию, – ответила она. – Я иду к тебе.

Мы сделали два технических дубля. Испанская Дрочилка нашла нас, ждала меня у буфета. Когда я подошел, она сразу обняла и нежно поцеловала меня в шею и ухо.

– Ксюш, подожди, не пали меня, ладно?

Орлович сидел в кустах, заряженный на сцену. Слышалось его пьяное пение.

– Рада тебя видеть.

– Подожди, – сказал я в недоумении. – Я скоро освобожусь.

Мы снимали часа два или даже дольше. Сперва много репетировали по камере, чтобы оператор поймал все нужные точки и разобрался, как ему проходить свой маршрут. За это время я отчеканил реплики, придумал, как я проживу каждую фразу, что буду себе представлять для убедительности. Понятно, что гомосексуальных историй со своим отцом у меня не было и даже представлять себе такое не хотелось, поэтому я говорил как бы от лица своего друга Михаила Енотова, отец которого был молодящимся метросексуалом. Я представил, что его отец спьяну попутал берега, и я пытаюсь просто рассказать отстраненно увиденную историю – как дядя тискает пипиську своего семилетнего сына. Это тоже было странновато, но хотя бы не так, как представлять собственного – усатого свежего деда-крепыша. Его образ уж я бы никак не впихнул в персонаж озабоченного детскими хуями мужчины. Короче, так мне было легче, маленькая подмена.

Когда все были готовы работать, Орлович стал засыпать.

Он слушал часть монолога, а потом тяжелая голова падала на ствол дерева и Орлович храпел.

– Стоп! – орал режиссер.

Я тряс Орловича, говорил:

– Не позорь меня! Потерпи, Димочка! Орлович, пупсик!

Продюсерша обливала его голову водой, а гримерша тут же вытирала полотенцем. Начинали заново.

Потом я сидел с Испанской Дрочилкой, глядя на течение. Мы пили уже нагревшееся пиво, которое она принесла с собой, и разговаривали. Все вроде было невинно. Но я переживал: как, неужели я сам ее позвал? Орлович валялся рядом, бормоча и посапывая. Я думал посидеть часок, чтобы он чуть проспался, потом проводить его до метро или усадить в такси и самому поехать домой.

Испанская Дрочилка недавно вышла из психушки и делилась свежим опытом. Я смотрел на нее – опухшую и потолстевшую от смеси нейролептиков и бухла, но все еще заманчивую, как отмытая свинья, если вы любите свинину.