Wind-n-Rain - Костолом

— А, это девушка из гостиницы. Работает там, заодно и живёт в соседней комнате. Знаешь, она меня сегодня от двух гопников спасла! Бывают же девки…

При упоминании о неких гопниках Яну становится совсем интересно. Девочка отдала должок, сама о том не зная — не картошкой, как планировала… Значит, предчувствия оказались верны: по каким-то причинам судьбе угодно было, чтобы их с девчонкой дорожки пересеклись, и сплелись, и возможно даже, на время стали одной… А ему не нужны попутчики с придавленными змейками в груди. Сама она за помощью к нему не обратится. Если только…

— Оля, дай мне десять минут, а?

Оля смотрит не него с изумлением — неужели? И зачем ему? Он уже сто лет этим не занимался, а тут вдруг, и с таким рвением…

— Посторожи. Если начнёт просыпаться — сразу же меня растолкай.

Ян откидывается на покрывало и закрывает глаза. Чтобы уснуть много времени не требуется — свои состояния он регулирует сам, как ему удобно. Барьер в виде Ольги между ним и девчонкой — не помеха, они с Ольгой из одного теста, и покинув тело, он перешагнёт через неё, не спотыкнувшись. Конечно — рискованно. Да и глупо как-то — лезть к чужому человеку в голову, навязывая себя и мысли о себе. Но со змейками разобраться всё-таки надо, и Ян уже считает облака, проплывающие по светлому небу. Он видит их сквозь веки, и считает-считает, пока голубое небо не сменяется серым, тёплый берег — промозглыми городскими улицами, а пустота вокруг — запруженными безликими незнакомцами витками каменного лабиринта…

Капля стекает по каменной стене, оставляя блестящую дорожку, истощаясь, в конце концов — исчезая. Вся стена такими дорожками испещрена — они создают узоры на ней: примитивные, даже бессмысленные — на первый взгляд; уникальные, преисполненные значения — если присмотреться. Они — как отпечатки пальцев: едва отличимые, неповторимые. Наблюдая за каплями, за их смертью, Ксю не заметила, как остыла. Ей было жарко, когда она попала сюда — в город-зазеркалье, в место, имитирующее родной Новороссийск и как будто бы на него похожее, но, конечно же, им не являющееся. Теперь ей холодно. Она обхватывает себя голыми руками — летняя маечка совсем не греет, хотя и ветра нет… Она бы сравнила это место с холодильником, да всё не то: в холодильнике просто холодно, а здесь — зябко. Проводит огрубевшими подушечками пальцев по покрывшейся пупырышками коже, приглаживает восставшие волоски, делает вдох, другой, глубже — и не чувствует насыщения. Будто воздух, вдыхаемый носом, её лёгкие не питает. Душно и холодно… Как в теплице, которую оставили в межсезонье без подогрева. Люди? Она понимает: капли на серых стенах лабиринта — это они и есть; стекая по каменной глади, они исчезают, чтобы испариться и, поднявшись ввысь липким паром, снова собраться каплями и осесть на стенах. Поэтому стены никогда не высыхают. Поэтому люди здесь бесконечно перерождаются, не имея надежды ни на окончательное высыхание, ни на неизменную целостность. Капли — не роса и не дождь. Они — конденсат. Капельки, бывшие в употреблении, секонд-хенд из мира воды. Или серый лабиринт лже-Новороссийска — десятый круг ада? Но она же не умирала, так почему она здесь?

Потому что я так хочу.

Этот голос, отражаясь от стен, просачивается в её мозг через барабанные перепонки и застревает внутри. Он заполняет собой бесконечные коридоры закольцованного каменного ада, переплетаясь с самим воздухом. Он — везде. Ксю суматошно бьёт себя по рукам, затем по животу — будто мошкару сгоняет, желает избавиться от напасти — всё зря: голос въелся намертво, его уже не стряхнёшь.

— Почему ты не оставишь меня в покое?

Оставлю. Но сперва — уничтожу. Выжму в мензурку и выплесну: будешь собираться капельками конденсата на стенах ада, снова и снова — всегда.

Прекратив бессмысленные отряхивания, Ксения озирается. Поворачивается кругом — и люди везде. Щурит глаза, напрягается, силится рассмотреть лица, и едва ей это удаётся, люди сменяются другими, потом — третьими: от нескончаемой череды незнакомых лиц голова идёт кругом. Куда же делись те, первые? Задыхаясь, ловя на сетчатку тёмные кляксы, Ксю втемяшивает ладонь с растопыренными в нервном полупараличе пальцами в ближайшую стену — чтобы не втемяшиться в неё головой. Ладонь обжигает влагой. Так вот же они, потерянные…

А что если бежать? Его не видно, но кто сказал, что он вездесущ? Подписку о невыезде ведь никто не отменял, так?

Прежде чем решиться на бег, она собирается с силами, аккумулирует остатки воли, сжимает кулаки. Ноги слабы, как водою наполнены, а вместо кожи — тончайший полиэтилен. В голове шумно, и чудится, что дорожки конденсированных капель, из которых сотканы стены, живут у неё в голове — влажные, холодные и вечные — вместо мозга. В лёгких — тяжело, будто два мешочка из плоти набили влажным песком. Дышать невозможно, куда уж бежать. Беги хоть куда-нибудь! От него! От него!