Элис Хоффман - Верная [litres]

Если у тебя есть ключ, во взломе не обвинят. Шелби открыла дверь и проскользнула внутрь. В доме было так пусто, что ее шаги отзывались эхом. Без мебели дом вроде бы должен был казаться больше, но Шелби он виделся все таким же маленьким. Отсутствовали даже кухонные принадлежности: ни плиты, ни холодильника. Кухня будет полностью переоборудована, ее мама давно хотела это сделать.

Шелби прошла через комнаты, которые казались ей теперь незнакомыми и печальными, и спустилась в подвал. Ее бывшая берлога была заполнена коробками, принадлежащими новым хозяевам. Она разместилась на лестнице, где часто сидела, представляя себе, что подглядывает за Хелен. Это было ее укромное место: здесь никто не мог найти и обидеть ее. Но ничто знакомое не осталось прежним, даже стиральная машина исчезла. Шелби громко сказала: «Мама», желая проверить, что случится. А вдруг время обратится вспять, и ей снова будет семнадцать, но все будет совсем по-другому. Она не пойдет той ночью к Хелен, потому что простудится и останется дома, в постели, а утром Хелен позвонит ей, и все будет хорошо.

Но слово «мама» растаяло в воздухе. Оно прозвучало как рыдание. В подвале было пыльно, и Шелби поняла, что даже когда она вела отшельнический образ жизни, мать делала здесь уборку, когда она спала. Сью всегда приглядывала за дочерью.

Шелби вышла через заднюю дверь, как всегда делала, когда бродила по округе после наступления темноты и встречалась с Беном Минком. Стол для пикников исчез. Очевидно, новые хозяева вывезли его вместе с другими ненужными вещами. Трава росла лишь местами, но на границе участка сохранилось несколько растений. Вот одинокий стебель георгина, которому удалось пережить зиму.

Она направилась к дому Джеймса. Его машина стояла на подъездной дороге. Отец Джеймса умер через год после смерти старшего сына, поэтому в уик-энды именно Джеймс отвозит мать на рынок, к врачам и на кладбище. На обратном пути он часто останавливается у маяка, где плавал с братом. Джеймс никогда не заходит в воду, даже в самые жаркие дни. Он любит наблюдать за птицами. Иногда берет с собой блокнот, ручку и немного чернил, чтобы поработать над иллюстрациями к продолжению «Ворона».

Но в эту субботу было все по-другому. Джеймс приехал, чтобы сообщить матери, что уезжает в Калифорнию вместе с Шелби. Когда он отработал последнюю смену в тату-студии «Скорпион», его коллеги устроили ему прощальную вечеринку, на которую Шелби приглашена не была.

– Можешь не рассказывать, что у вас было, – сказала она, когда Джеймс наконец пришел в четыре часа утра.

– Я не пил, но мне почти удалось вытатуировать твое имя у себя на спине, – сообщил он, ложась в постель.

– Очень смешно, – улыбнулась Шелби, притягивая его к себе.

Это их особая шутка: никогда не пиши чье-то имя на своей коже, если знаешь, что для тебя хорошо.

– Наша любовь никогда не будет бременем, – пообещал ей Джеймс той ночью. Он был трезв и очень серьезен.

– Никогда – это долгое время, – заметила Шелби.

– Вовсе нет. – Он гладил ее под одеялом. – По крайней мере, для нас.

Жилище Хоуардов ничем не отличалось от того, где выросла Шелби, только у Ричмондов дом был выкрашен в серый цвет, а у Хоуардов он темно-зеленый. Во дворе был стол для пикников, такой же как был у них, правда, выглядел он получше. Джеймс говорил, что красил его прошлым летом. У дома росли красные розы, но центр цветка был такой темный, что казался почти черным. На платане сидели птицы и смотрели на нее сверху вниз. Шелби подумала, что это малиновки. Она постучала в заднюю дверь и услышала, что Куп залаял как сумасшедший, пока Джеймс не распахнул ее. Его глаза недоверчиво сузились, но тут он увидел Шелби. Ей трудно было сказать, ужаснулся он или пришел от этого в восторг. Нет сомнения, что он был смущен. Куп подбежал и радостно поприветствовал Шелби, потерся головой о ее ноги.

– Я думал, ты поехала на праздничный вечер, и рассчитывал забрать тебя у Маравелль.

– Да, я там была, но захотела увидеть свой дом.

– Ну и как он?

– Он больше не мой.

Джеймс посмотрел на дом, в котором вырос.

– А этот мой. Когда я сообщил матери, что покидаю Нью-Йорк, она ничего на это не сказала. Проигнорировала мои слова, как обычно.

– Но ты же здесь не живешь, – сказала ему Шелби. – Лишь исполняешь наложенную на себя епитимью.

Джеймс растянулся на столе для пикников и посмотрел на небо. Шелби легла рядом с ним, как когда-то они это делали с матерью. Казалось, что раскаленное докрасна солнце вот-вот упадет на землю. Они зашли в дом и спустились в подвал, в детстве служивший Джеймсу спальней. Куп запрыгнул на кровать и свернулся клубком. Джеймс и Шелби легли рядом с собакой, слившись в объятии. Он сказал, что часто лежал здесь, думая о ней. И каждый раз, когда был близок с какой-нибудь женщиной, где бы это ни происходило, ему мерещилось, что он с Шелби.