Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Насколько взрыв божественный, можно поспорить. Но ведь в любом случае Он попустил…

Кто-то, не помню, назвал его «любимым поэтом тех, кто ненавидит поэзию». Но это если под поэзией понимать стишки из девичьих альбомов и прочее «люби меня, как я тебя».

Кто-то, не помню, упрекал его в человеконенавистничестве за стихи «Гостю»:

Но упрекали те, кто не читал Библию или забыл, чт о в ней говорится о горячем, холодном и тепленьком.

А я бы назвал его самым значительным современным русским поэтом, хотя и родился он в 1886 году. Это не значит, что среди его ровесников (плюс-минус 10 лет) не было великих поэтов, – как раз с их рождаемостью в те годы все обстояло более чем благополучно. Но я говорю о тех, кто написал не только свое, а уже и наше мировосприятие.

Так вот, именно этот поэт убедительнее всех сумел освоить в стихах новую реальность – ту, которая возникла после «заката Европы» (так ее и обозначил – «Европейская ночь»). Именно он набросал картину мира, в котором цивилизация победила культуру:

(«Автомобиль»)

(И даже сегодняшнее слово-паразит употребил «как бы», правда, в тютчевской интонации.)

Он же дал безжалостную оценку нынешнему времени:

(То есть день сотворения звезд, которые в его стихах уже и попсовые «звезды» тоже.)

А написав о современном человеке, пронизанном и пронзенном радиоволнами, воскликнул:

Наконец, этот поэт сознательно отказался от всех и всяческих литературных «измов» (тусовок), выбрав одинокий путь, принципиальную неангажированность. И никогда не заигрывал с публикой:

На этом своем одиноком пути он аукался с поэтами прошлого, прежде всего с Пушкиным, и ушедшего настоящего – прежде всего с Блоком. Преображение в воздухе нового времени пушкинской традиции он воспринимал как служение. Потому имел право сказать, обращаясь к России:

Быть может, только верность живому русскому языку и понимаемой широко живой пушкинской традиции способна сделать наше население народом, а присутствие поэзии в сознании людей – спасти человека как вид…

Но сейчас – о личном, о том, как я познакомился с этим поэтом.

Произошло это в Переделкине, привилегированной писательской резервации, в конце семидесятых. Я приехал на дачу к Александру Петровичу Межирову с корыстной целью – почитать новые стихи. Его любовь к поэзии, тончайшее чувство слова и непредсказуемость суждений делали такое занятие азартным и сладостно-опасным. Среди прочего, что я тогда прочитал, было и стихотворение вот с этими строчками:

И без того огромные глаза Александра Петровича стали еще больше: «Как! Вы не читали Ходасевича?!» А где двадцатилетним, в прокагэбэшенные семидесятые, да еще живя не в Москве, я мог прочитать опального поэта-эмигранта? И тогда Межиров процитировал, вернее, с упоением пропел:

И т. д.

Я пришел в восторг (свой стишок, естественно, выкинул) и выпросил у Александра Петровича почитать «Собрание стихов» Владислава Ходасевича. Это книжка не толстая: поэт включил в нее только три своих зрелых сборника – «Путем зерна», «Тяжелую лиру» и «Европейскую ночь», как будто ничего другого и не писал, – но «томов премногих тяжелей». Несколько дней я с ней не расставался и постепенно увидел, насколько сильное влияние Ходасевич оказал на русскую поэзию, в том числе на лучших советских поэтов, моих старших современников.