Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

— Вы слышали это? — тихо спросил Фабер.

— Только часть, — ответил Белл.

— Ему хуже.

— Да.

— И он против трансплантации.

— При любых обстоятельствах.

— Итак, надежды больше нет…

Мимо прошли две смеющиеся маленькие девочки.

— Надежда, — повторил Белл. — Однажды я видел картину… — Он потянул Фабера в пустую комнату для ожидания. — Или рисунок, я точно уже не помню. В любом случае картина — или рисунок — был навеян рассказом Вольтера, который я никогда не забуду. Человека, одинокого и беспомощного, уносит в море… — Белл смотрел куда-то мимо плеча Фабера в пустоту. — Уже темно, волны накрывают его с головой. Он плывет из последних сил. С небес раздается громоподобный голос. Он говорит: «У моря нет берегов!» Вот примерно о чем идет речь в рассказе Вольтера и что показывает картина…

— Ну вот, — заметил Фабер.

— Но надежда, — продолжал Белл, — возразит тихим голосом, у нее всегда тихий голос. Пока есть последний шанс, хотя бы намек на этот шанс, надежда говорит: «И все же! Берег есть!»

— Его больше нет, — проговорил Фабер.

— Но есть этическая комиссия, — заметил Белл.

— Что есть?

— Этическая комиссия. Профессор Альдерманн созвал ее сегодня вечером.

— Что это еще за комиссия?

— Давайте присядем, — предложил Белл. — Этические комиссии существуют, например, в ЦКБ, когда им требуется испытать новые лекарства на людях. В комиссию входят люди самых разных профессий: адвокаты, врачи, священники разных конфессий… Эти люди решают, будут ли и каким образом испытываться лекарства на людях. Нечто подобное созывается в таких случаях, как с Гораном… Ему почти исполнилось шестнадцать лет. В девятнадцать врачи были бы обязаны немедленно прекратить всякое лечение, вырази он свой отказ.

— Вы бы дали ему умереть?

— Мы были бы обязаны дать ему умереть. Но ему пока нет девятнадцати. Однако его отказ от новой пересадки уже сам по себе имеет значительный вес. Врачи видят шанс на спасение Горана в трансплантации. И тут возникает вопрос: следует ли пренебречь волей шестнадцатилетнего человека, иными словами совершить насилие над ним, или в результате всестороннего обсуждения его желанию умереть надо будет пойти навстречу? Об этом, собственно, идет речь в замечательном фильме «Whose Life is it Anyhow?» Немецкое название звучало так: «Чья это жизнь, в конце концов?» Вы видели его?

— Нет.

— После автомобильной аварии человек полностью парализован… Как же звали того актера, который сыграл главную роль… Дрейфус! Ричард Дрейфус!.. Этот человек лежит в кровати, он не может двигаться, только дышать и говорить… Один врач непременно хочет сохранить ему жизнь, его играет великий Джон Кассаватес, муж Джины Роулэндс… Но что это за жизнь!.. Парализованный борется три года, четыре, в разных судах он борется за свое право умереть… У него достаточно денег, чтобы заплатить за это… и наконец он получает это право. Он победил… нам не показывают, как он умирает, только открытая дверь закрывается сама собой… Мы стоим перед лицом дилеммы, как и в случае с Гораном! Каждый, кто сегодня вечером будет заседать в этой комиссии, занимался с Гораном, лечил его, хорошо его знает. Большинство сдали письменные отчеты, другие в любой момент могут с ними ознакомиться. Это потребует достаточно много времени… Может продлится до завтра… или дольше… Совершить насилие над мальчиком в сотни раз проще. Вскрываем живот, вставляем новую печень, зашиваем живот! Но это будет означать изнасилование. Ему же шестнадцать! Если комиссия в конце концов решит, что его надо прооперировать, он будет прооперирован, даже против его воли! Но заключение комиссии может быть сделано и в совершенно другом направлении, все решается большинством голосов. Я считаю, что подобная комиссия чрезвычайно усложняет дело, мы не созрели для этого. Но большего, в плане этики, мы сделать в данный момент не в состоянии… Это трудно и мучительно, но вы же видите, господин Фабер, даже если с небес громко говорят: «У моря нет берегов!», надежда, ваша, моя, тихо говорит, что может — возможно, — все же есть хотя бы один шанс: «И все же! Берег есть!»

Их было семеро в большом конференц-зале.

Этическая комиссия начала заседание в девятнадцать часов. По предложению профессора Альдерманна каждый из семи членов комиссии должен был сначала высказать свое основополагающее мнение, и только после этого можно было начать прения.

— Юдифь, прошу вас!

Доктор Юдифь Ромер сказала: