Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

Фабер прошел в библиотеку. Там стояла печатная машинка. Он включил свет в торшере с зеленым абажуром и выключил верхний свет. Теперь светло было только вокруг письменного стола. Сегодня вечером, так решил Фабер после обеда, он снова сделает попытку начать писать, очередную попытку.

Он заправил лист бумаги в машинку и напечатал: «Первая часть». Еще один лист. Он написал на нем: «Первая глава».

«И я знаю, каким будет первое предложение, — подумал он. — Уже давно, давно…»

Он написал:

«Черт побери, — подумал старик, — счета из отеля так и остались бы неоплаченными».

Это было то предложение, которое давно было ему известно.

Фабер недолго подумал и продолжил печатать. Он всегда сразу печатал на машинке, потому что был левшой и даже сам с трудом разбирал свой почерк; для других он был совершенно нечитабельным. Печатал, потом выбрасывал, писал заново, снова выбрасывал, снова писал заново, переписывал, разрезал на части, склеивал, снова выбрасывал, начинал с самого начала. Все это он проделывал в течение всей своей жизни, это было его жизнью.

Он работал больше трех часов.

Ему сразу стало жарко, и он снял пижамную куртку. Но, несмотря на это, пот тек по его лицу и телу, сердце лихорадочно стучало, но Фабер даже не обращал на это внимания.

Он писал и писал.

Наконец перед ним лежали восемь страниц, а он так устал, что вынужден был остановиться. Пот с рук увлажнил клавиши печатной машинки. У него кружилась голова. На нетвердых ногах он сходил в свою спальню и взял трубочку с нитроглицерином, прошел в ванную и запил два драже водой. Потом он вернулся в библиотеку и снова сел за печатную машинку. Когда началась резкая головная боль, лекарство начало действовать, он взял написанные восемь страниц и медленно прочитал их. После этого он разорвал их и выбросил обрывки в корзину для бумаг.

Плохо.

Это было даже не плохо, это было неприемлемо.

Не то, чтобы это его потрясло. Для него было привычным снова и снова переписывать начало своих романов. Во время работы над книгой «Все люди станут братьями» за четыре недели он написал двадцать два варианта начала романа, каждый из которых был не менее десяти страниц. Все пришлось выбросить, потому что они были плохи. Только двадцать третья версия удалась.

Фабер улыбнулся. Он чувствовал облегчение после освобождения от шестилетних мучений. Он мог снова писать, это он знал теперь точно. Чары были разрушены.

Все, что он написал этой ночью, никуда не годилось — все, в том числе самое первое предложение.

«Сегодня, — подумал он, потому что было почти половина третьего утра, — сегодня я снова сяду писать. И завтра тоже. И послезавтра. Но на пятый, или на десятый, или на двенадцатый раз все выйдет отлично».

Выйдет отлично. Выйдет отлично.

Голова раскалывалась от боли. Глаза горели. Сердце продолжало учащенно биться. За всю свою жизнь Фабер ни разу не был так счастлив.

Седьмой вариант оказался удачным.

Фабер знал, что такое начало было хорошим. После стольких лет у него выработалось абсолютно надежное чутье на это. Естественно, что те восемь страниц, которые были написаны 8 августа, нужно было снова и снова переписывать, изменять содержательно и стилистически, он ведь печатал сразу на машинке. Но в целом начало романа, первый шаг в его направлении, удался.

Мире он ничего не показывал, для этого он был чересчур суеверным. Может быть, позднее, когда у него будет уже семьдесят удачных страниц текста, может быть, тогда он и даст их ей прочитать. А пока все еще может пойти наперекосяк.

Для работы Фабер перебрался в небольшое помещение, которое ранее служило банкиру Каллина в качестве бюро. Здесь он разместил все свои магнитофонные записи, заметки, планы городов, а также медицинские статьи и специальную литературу, которую Белл дал ему для прочтения. Он съездил в магазин на Гентцгассе и купил две тысячи листов бумаги, ножницы, клей в тюбиках, разноцветные карандаши, скрепки, разноцветные ленты для печатной машинки и папки.

С этого момента он должен был работать с величайшей сосредоточенностью и регулярностью, ему это было хорошо известно. Ему всегда лучше писалось по утрам и в первой половине дня. В этот раз он наметил для себя время с семи часов утра до двенадцати часов дня. С возрастом ему требовалось все меньше времени для сна, а летом совсем светло становилось уже в шесть часов, и поэтому с подъемом не было никаких проблем. В этот час в доме было очень тихо. Фабер принимал контрастный душ, заваривал чай и наполнял им большой термос. Когда Фабер работал, он пил огромное количество чая. Письменный стол Каллина стоял так, чтобы можно было видеть цветущий сад за окном. Фабер развернул и стол, и стул, — ему не нужен был живописный вид, он отвлекал его.