Юрий Каракур - Фарфор

Через два шага после первой двери – ожидаемая вторая, между ними – маленький коридор, лампочки в нём нет. Тут запинается мороз, если холодно, вязнет жара, если жарко, тут каждый вдруг (всего пару секунд) одинок, испуган и хочет под электричество, но, если бы не было этого странного метра, мы растерялись бы. Потом облегчение света, репетиция лестницы в три ступеньки, а если хочется закончить чётным числом, как мне хотелось в детстве, нужно считать шаг после ступеньки. Под лестницей раньше стоял большой деревянный ящик семьи с четвёртого этажа, здесь (у них не было ни сарая, ни гаража) они зимой хранили картошку, которую выращивали летом в деревне, и весь год на первом этаже пахло землёй, картошкой, кроме разве что мая и летних месяцев, когда картошку уже доели. Но сейчас ящика не оказалось, на его месте поставили уверенный трёхколёсный велосипед и коляску с разграбленным содержимым: раскрыто одеяльце, подушка сдвинута. Я отсчитал три ступеньки (всё ещё хочется четвёртую), взглянул на двери первого этажа: женские грустные лица, пьющий муж, сын-туберкулёзник, рецепты печенья – всё это за несколько секунд мелькнуло и отступило. Я стал подниматься на второй этаж, шея тут же вспомнила, как отсюда смотреть на небо через окно у почтовых ящиков. Небо темнело, наступали сумерки, которые, казалось мне, были со мной заодно. Лестница подтвердила: девять ступеней до почтовых ящиков, слабое предчувствие письма. Почтовые ящики перекрасили в тёмно-бордовый. Я нашёл бабушкин, он поглядывал тремя кругляшами, раньше предупреждавшими нас, а теперь обиженными. На дверце выведены по трафарету две принципиальные белые четвёрки. Как только я отвернулся от ящиков, я увидел бабушкину дверь, и с каждой ступенькой она всё больше поднималась из океана, пока её не вытащили всю. Оказалось, я совсем забыл, как она выглядела, но узнал, как узнают состарившегося родственника: чёрный блестящий дерматин, уязвлённый кнопками, кнопки образуют ромб, по углам которого собираются в ромашки. Дверная ручка – длинная, белая, пластмассовая (сложно остановиться), с алюминиевой полоской в центре, явно не подходящая черноте двери, но откуда-то она осталась у бабушки, пролежала в шкафах, и, когда обивали дверь, бабушка её (именно этим словом) приладила, и ручка продолжает своё пластиковое долголетие; загудело даже через глубину старое лето, запах летнего подъезда, шум со двора, бабушка вешает сумку на эту ручку, ищет ключи. Я поднялся (ещё девять ступеней) к двери, сразу заметил протезы новых замков, верхний уродливо выпирает. Дверной глазок следил за мной с подозрением, не узнавая. Вокруг глазка приклеено коричневое сердечко. Я был поражён, что забыл и глазок, и это сердечко, которое, замеченное, тут же зашевелилось: я упросил бабушку установить глазок, мне хотелось подглядывать за подъездом через него или если позвонят. Мастер вскрыл дверную обивку, и, чтобы она не расползлась, нужно было чем-то окружить глазок. Мы нашли в игрушках плюшевую сову с двойным сердечком из кожзаменителя, отодрали одну часть, мастер подложил сердечко под глазок, неровно, некрасиво подклеил, и у двери появилось плюшевое выражение. Внутри заныло (где вторая часть сердечка? где сова?), как будто вспомнил несправедливую смерть щенка. Я мысленно шагнул за дверь, привычным жестом открыл заслонку глазка, посмотрел на солнечный детский подъезд, проскочили двигательные воспоминания всякого открывания: ключ в замке, шпингалеты на окнах, стеклянное сопротивление балконной двери. Но тут я услышал движение в квартире, словно какое-то тело тяжело переступило с ноги на ногу прямо за дверью. Я дёрнулся от испуга и быстро спустился по лестнице, зашикали ступеньки. У почтовых ящиков я обернулся, как из тамбура поезда, из двенадцати вычел девять, потом ещё три и с нулём оказался на улице.

Из двора я вышел с другой стороны дома – как если бы мы собрались в сад.

О саде невозможно забыть: он всякий раз появляется, если возвращаться в Москву не в темноте и сидеть с правой стороны вагона. На следующий день я уезжал летним светлым вечером, но на скоростном поезде, который за пять минут уже сильно разгоняется, и холм наших садов промелькнул быстро, разноцветно скакнули домики среди зелени, и сразу же базы, кирпичные склады. Электричка или пассажирский поезд показывает наши сады более подробно. Если заранее, когда ещё лес, прицелиться, можно найти домики знакомых, тополь, и в любом случае – длинный забор садового товарищества. Но после подъезда мне показалось, что вот так, бессюжетным всплеском цвета, даже честнее.