Юрий Каракур - Фарфор

Эмма Михална тихо солирует, но вот для неё хор: Галя, Маша, Диечка, бабушка. Раз в год, на старый Новый год, к бабушке приходили её давние подруги. Вместе получалось триста тридцать лет.

Бабушкина тёзка, полная рифма – Галя, работавшая, как и бабушка когда-то, санитарочкой. Она была улыбчивой краснолицей женщиной, но улыбка её пугала меня: весь рот Гали был заполнен железными блестящими зубами. Пока Галя хмуро рассказывала о том, как уволилась из больницы и пошла на птицефабрику птичницей, она выглядела ловкой современной женщиной, сумевшей пристроиться: ей на работе очень дёшево продавали крылья, голени, яйца, да и физически легче это – ходить за птицей, а не стариков ворочать. Но когда Галя улыбалась (иногда и яички перепадают, ну два-три за смену), казалось, что Галя только притворяется птичницей, а на самом деле она – робот, злой терминатор, угрожающий человечеству. Почему у неё такие зубы? спросил я бабушку. Когда-то было так модно, грустно объяснила бабушка, у Веры в Мариуполе вообще весь рот был золотой, как картинка ходила. Галя считалась до обидного молодой – только что вышла на пенсию, поэтому ей приписывались все желания молодых – одеться, подкраситься, сделать ремонт.

Дичка напоминала именем кислые яблоки. Только к концу школы я расшифровал её как Диечку, Дию Владимировну, но она всё равно вспоминается черенком, гнущейся фруктовой палочкой – худенькая гипертоничка, с упрямыми, не поседевшими до конца волосами. Диечка недавно похоронила мужа и постоянно перечисляла симптомы его последнего дня: сперва голова болела, потом как будто тошнота, и она стала искать активированный уголь. А у него, оказывается, инсульт случился, и так ей было жалко его последней надежды: вот выпью уголь, и полегчает.

Тётя Маша, дальняя, но верная родственница с непрояснёнными связями: у бабушки был почти неродной, на кончике ложечки, брат, а Маша – это его жена, причём вторая. Бабушка называла её ягодно – Маруся, поэтому мне всегда за тётей Машей мерещилась какая-то красная прозрачная ягодка. В альбоме есть старая фотография тёти Маши, которую она, кажется, сама нам и оставила, чтобы попрочнее обосноваться: у тёти Маши косички-дурочки, ей, наверное, нет и двадцати лет, лицо напряжённое, спорящее с косичками, неизвестная огромная жизнь предчувствуется тётей Машей, как будто она на вжатой пружине сидит, и – вот-вот. Тётя Маша всегда приносила какую-нибудь крупную невкусную еду: комок пельменей (зимой) или капустный пирог (летом). Эта еда хранилась долго, на чёрный день, если вдруг снова война и немцы – вот тогда вытащим пельменный камень и отколем от него. Машу сильно жалели, потому что единственный сын у Маши оказался неблагополучным: спился, попрошайничал на улицах, его жена, тоже выпивающая, разнимала дерущихся соседей, и ей ткнули в лицо разбитой бутылкой, изуродовав, лишив зрения. Тётя Маша забрала у них внука Ванечку, разменялась с доплатой и жила в удачно купленной, но очень тёмной квартире где-то в промзонной складке города. Ванечка был нежным мальчиком, но попал в компанию, стал дышать клеем, воровал у Маши деньги, обзывал. А Маша, сильно разогнавшись в начале (уж так он обнимал её), не могла перестать его любить. От жизни тёти Маши хотелось зажмуриться, и ей всегда собирали большую сумку с собой – уж как-нибудь, Маруся.

Наш с бабушкой день начинается, как Эмма Михална и предполагала. С самого утра пахнет пока даже не пирогом, а тестом и жареным луком. Ничего ещё не сложилось, но уже обещано. Мы, неудобно согнувшись у шкафа, ищем скатерть, всё попадается не то, и бабушка выкладывает мне на руки случайно выскочившие полотенца, которые она как-то искала и не нашла, отбракованные скатерти (вишнёвое пятно, слишком маленькая, дырка, след утюга). Наконец обнаруживается нужная скатерть, смещённая к стенке, дополнительно измятая, с ней придётся побороться. Скатерть не отпускает складки, и бабушка долго, в ущерб салату, гладит её. Потом быстренько дорезать в салат то, что остужалось на балконе, порубить замороженный укроп на рыбу, чтобы отправить её в духовку. Успеть бы поставить пирог до гостей, но, конечно, не успеваем: Маша на правах родственницы приходит за час и садится на стул в кухне рассматривать еду, подгадывать, что можно будет взять с собой, изучать, что вообще нового появилось у бабушки. Замечена банка мёда, и теперь всё вокруг этого мёда: где брала? а в какую цену? Сама Маша вот где берёт: от МОПРа надо ехать на семёрке, потом так вот пройти к этой улице, как её… Красноармейская? подсказывает бабушка. Да нет, какое там, недовольно отвергает Маша. Я уношу селёдку под шубой на стол, но возвращаюсь не сразу: мне нравится быть одному в комнате, пока Маша рассказывает про мёд. Я открываю шкатулку, не из любопытства, я хорошо знаю, что там (старые отменённые деньги, несколько бусинок, брошка, янтарные бусы), но всегда приятно открыть шкатулку. Звонок в дверь – приходит Диечка с нервной веточкой хризантемы, сразу сообщает, что шла одну остановку пешком от цветочного магазина, потому что в троллейбусе обязательно бы прижали. Бабушка просит меня освободить вазу от сухоцветов, и я освобождаю долго, избегая неловкости разговоров с Диечкой: она всегда дарит шоколадку, маленькую, совсем, как мне кажется, детскую, и за эту мелочь нужно благодарить и стесняться. Ко мне в комнату приходит Маша со скумбрией, пробует колбасу, сыр и раздвигает куски, чтобы было незаметно, что она попробовала, при взрослых она не стала бы, а ребёнка она не стыдится. Я приношу вазу. Диечка сидит на кухне, всем видом своим показывая, что ей пришлось ехать долго и, может быть, даже с пересадкой. Чапаева! вспоминает Маша название улицы и настойчиво рассказывает, куда там по ней идти, чтобы взять хороший мёд. Бабушка собирает пирог, подворачивает краешки и невнимательно, почти раздражаясь, кивает Маше. Диечка вообще мёд не любит. Приходит Галя, самая молодая, со всеми на вы и с особенным уважением, ехала на единичке, и какой-то мужик положил Гале на плечо обои. Маша догадывается: наверное, со строительного рынка, он там, где танк, что это за остановка?.. Я ему говорю, мужчина, вы что на меня положили как на прилавок? Галя, смущаясь, дарит бабушке что-то своё, простое – яйца (аа! понимающе улыбается бабушка) и сухие грибы (сама насобирала, Галя?). Маша смотрит внимательно, называя всё, но уточняя: какие грибы? это какой категории яйца? чем кормите птицу? Галя отвечает как ребёнку, не договаривая: белые и подберёзовики, первая, да комбикормом, а чем ещё. Бабушка отправляет всех садиться и ставит пирог, засекает время: «Юрочка, в двадцать минут, не забудь!» И вот наконец, когда все уже сели, Маша положила себе «шубу», Галя стесняется с одной колбасой, а Диечка уже хвалит скумбрию, звонок – Эмма Михална. Бабушка идёт открывать.