Юрий Каракур - Фарфор

Пошли дальше. Молчали. Тамара тяжело дышала и иногда кашляла. Мы всматривались через решётку леса – вот, может быть, тут? Но нет, не тут и не тут. Тропинка не находилась, всё время выскакивали, повторяясь, деревья. Крепкие длинные стволы, бросив нас, уходили в небо и там раскачивались. Лес обманул и показывал теперь силу, самое время вытянуть все его звуки в долгую верёвку: лееееес, прочный, сильный, сожмёт птичку до хруста костей, свернёт шею кролику, перебьёт ноги лосю. Самое время вспомнить, как лес съел дорогу, которую тут проложили перед войной. Тогда на реке собирались строить гидроэлектростанцию, дорога была из камня и дерева, и по ней проехались самонадеянные машины с материалами. Но потом война, строительство станции отложили, лес схватил дорогу и сожрал. Самое время вспомнить, как лес взял дом егеря и пророс через него, а ведь когда-то на стенах висел календарь, жена егеря варила в кастрюле, егерь стучал молотком, собака егеря лаяла, а теперь только лес, и если первые лет десять после егеря ещё виден был фундамент дома (кто-то, не мой ли отец, приходил туда посмотреть на остатки и знал егеря по имени – Василий?), то теперь только деревья, прямо из лучевой кости Полкана растёт осинка. Лес съел дом егеря, егеря, жену егеря, собаку егеря, и это мы ещё ничего не знаем о детях егеря, ведь могли же быть и дети егеря. Всё под травой, под тяжёлыми стволами осталось. Вот с кем (пусть даже спаслись дети егеря), вот с какой огромной, прожорливой силой мы имели дело.

– Леший нас водит, – сказала Тамара ещё через полчаса.

Старые уставшие женщины с корзинами, Тоня и Тамара, когда-то энергично, с надеждой повязавшие косынки, упёрлись в лес и остановились. В них бились старые уставшие заблудившиеся сердца. Я почему-то совсем не боялся потеряться и рассматривал Тоню и Тамару с музейной беспощадностью: что же теперь? Мне было интересно и весело, я улыбался. Тоня и Тамара огибали меня испуганными глазами, стараясь не встречаться с моей беззаботностью.

Задачка по природоведению, поведение в лесу: определяем части света, чтобы понять, где дом, а где смерть. Давайте присмотримся к дереву. Вот тут, видишь, мох, это значит, что со стороны мха (не моха!) притаился и холодеет север, зима, вот эти вьюги, помнишь, когда колко и безнадёжно идти по улице к гаражам. Ну а с той стороны, где мха нет, там лето, вечное, каникулярное, с открытым балконом лето. Получается, там – север, а там – юг, это понятно? Понятно, но куда же нам идти? Мир (магазин, библиотека, старая школа, гаражи, дом культуры) не лезет на карту. С какой стороны у мира мох?

– Клязьма на юге, – напрягается Тоня, поднимает наш посёлок вертикально и примеривается: падает поссовет, обелиск жертвам и героям летит, труба валится с котельной, но река точно ложится южнее.

Тамара молчит, тикает, сдерживаясь из последних сил, и наконец взрывается:

– Да сроду не было Клязьмы на юге!

– А где же она? – удивляется Тоня.

– Давно ли тут живёшь-то?

– Ну и где же Клязьма? – защищается Тоня.

– Господи, да какое на юге, ты совсем уже.

– Ну а где же?

– Да что она тебе далась, эта Клязьма? Домой как идти?

– Если Клязьма на юге, то нам на север.

– Какой на юге, Тоня!

– Ну а где?

– В пизде!

Тоня растерялась, но быстро пришла в себя и обиделась. Пошла сама, не хотите – не идите за мной, но там же где-то должно же быть что-то, то, то, же, же. Тамара зло посмотрела ей вслед, громко сказала: «Вот блядь!» и пошла за Тоней, дурой, идиоткой, которая не знает леса и завела. Я шёл за ними, сначала только под ноги смотрел, скрип-скрип, а потом решился взглянуть перед собой: у Тони спина отвернувшаяся, обиженная, а у Тамары нервные, возмущённые плечи, и голова надменная, чуть-чуть, блядь, назад.

– Вот ядрёные пассатижи! – говорю я и жду, что Тамара ответит мне весело, но Тамара молчит и не оборачивается. Я смотрю на Тамару, и тоненькое лезвие надрезает меня, и пока не проступила кровь, но вот-вот. Наша с Тамарой сквернословная дружба перестаёт действовать и даже хуже: Тамара злится. Лес встаёт в полный рост вокруг меня и теперь – наконец – надавливает холодной палкой в живот, называет меня по фамилии (ну что, Каракур, допрыгался?), и из лесу вышел хорошо знакомый мне демон: двое взрослых поругались и теперь не разговаривают со мной.

Идём снова долго. По ощущению – час, пи-пи-пиии. Тамара с трудом несёт своё злое сердце: дура Тоня, дура, идиотка, как могли потеряться, – такое проталкивает она по сосудам, дура, дура, дрянь, завела. Тамара, старая, седая, развязавшийся узел, устала совсем, идёт без пружины, а ведь она – ловкая, цепкая героиня мифов, бегала перед комбайном и успевала на бегу рвать кукурузу, громко, по-разбойничьи свистела, браконьерски ловила рыбу – и вот она идёт тяжело, еле-еле, и как будто через стёклышко – вдруг – проступает Тамарина мама, и Тамара даже противится ей сперва, нет, нет, это мешает злиться, но потом всё-таки мама показывается через банку, через пакетик, и безо всякой истории, а просто мелькнула, и даже лицо не живое, а с какой-то фотографии, но Тамара цепляется за неё: мамочка, покажи мне дорогу, мамочка. Это похоже на примету, на старинную мудрость, чтобы мама так вот, из другого мира, показала дорогу, и Тамара просит, от надежды лицо морщится, как сухой гриб.