Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Деев смотрел ей в глаза, не морщась и никак иначе не выдавая своей боли. И даже встряхивать побелевшими пальцами не стал, когда комиссар наконец отпустила руку. Усмехнулся только:

— Правильно тебя утром пацан одноухий мужиком назвал.

А она усмехнулась в ответ:

— Так нам в эшелоне без мужиков-то никак нельзя…

И добавила после паузы, почти ласково:

— …товарищ начальник.

На первый обход отправились тотчас — не дожидаясь, пока сварится каша и займет все мысли ребятни.

Белая шагала впереди, Деев едва поспевал следом; заходили в вагон стремительно, ни слова не говоря суетящимся сестрам, и пробирались сквозь ребячьи крики и толкотню в середину — останавливались там, в проходе, чтобы видно их было со всех сторон. Ждали. Через минуту гомон стихал, сотня детских мордочек оборачивалась к пришедшим: малышня стягивалась к начальству и толпилась рядом, ребята постарше рассаживались по ближним лавкам или свешивались с третьего яруса, из-под самого потолка.

Как так получалось, Деев понять не мог, но одним только своим присутствием — резкостью движений, высотой роста, строгостью черт — Белая притягивала к себе взгляды детворы. А кто кочевряжился и нарочно отворачивался к окну, не желая смотреть на вошедшего комиссара, тому никуда не деться было от ее голоса: говорила она громко и внятно, перекрывая гроханье колес, — будто вколачивала фразы в детские головы.

— Вы едете в санитарном поезде Советской Республики, — гремело по вагону. — Едете в теплый и хлебный Туркестан. Не потому, что вы такие хорошие. А потому, что советская власть заботится обо всех своих детях, даже самых конченых и пропащих.

Лица пассажиров светлели в полумраке неосвещенного пространства, словно подсвеченные белыми рубахами, глаза тревожно лупились на обходчиков, лбы сминались смятенными складками.

— Остаются в этом эшелоне только те, кто соблюдает правила. Правил этих ровно пять. Я произнесу их сейчас единственный раз. Слушайте и запоминайте. Повторять не буду. А ссаживать за нарушение — буду. И буду безжалостно.

В перерывах комиссарской речи слышно было лишь громыхание состава — да-да! да-да!.. да-да! да-да!.. — как одобрительное поддакивание.

— Правило первое. — Здесь Белая обычно брала паузу, и Дееву казалось, что в это мгновение слушатели переставали даже дышать, боясь пропустить хоть слово. — Правило дома. Эшелон — ваш дом. Дома не воруют, не срут под лавку, не бьют окна и не мажут углем потолок. Не ломают мебель, не крушат стены, не жгут двери. В доме поддерживают чистоту и уют, наводят красоту и сберегают тепло. Это ясно?

Хорошее правило, соглашался про себя Деев. Плацкартные лавки — крепкие, хоть мужиков здоровенных вези (а что соломы для мягкости не успели постелить, то не беда, на жесткой постели сон слаще). Отхожие места — просторные, стенкой отгороженные, с большой дырой в полу: не промахнешься. Окна — законопачены наглухо. И даже чудо инженерной мысли — батареи — теплятся вдоль стенок, не давая вагону остыть. Чем не дом?

— Правило второе — правило брата. Все, кто едет с вами в эшелоне, на время пути — ваши братья. Родные братья! Братьям не гадят и не пакостят — не сыплют стекло в постель, не подкладывают иглы в обувь, не поджигают матрасы во время сна. Над братьями не измываются — не заставляют их пить грязь или мочу, лизать чужие ноги. Не устраивают им ноченьку и верти-вола . Да, с братьями спорят и дерутся, но не до крови. Да, с братьями играют в карты, но не на еду. Братьям не ссужают деньги и хлеб. Братьям помогают — во всем. О братьях заботятся, их опекают и оберегают. Их любят, как самих себя. Ясно это?

Никто не отзывался и даже не кивал, но в сосредоточенных взглядах и застывших от напряжения лицах читалось: ясно, и еще как.

И Дееву казалось: в одинаковом исподнем — кому доходило до колен, а кому чуть не до пят — пацанята и правда похожи на разновозрастных братьев. Просторные рубахи скрывали мальчишечьи тела, кривизну ног, их костлявость или болезненную опухлость, синяки и шрамы, отметины болезней. А торчащие из воротов шеи у всех были — тощи. Сидящие на этих шеях головы — у всех бриты наголо.

— Третье правило, самое короткое. Правило сестры: кто обидит сестру — хоть мизинцем, хоть словечком, — вылетит вон.

Ребячьи взоры обращались на социальных сестер, которые, как и дети, изумленно внимали комиссару. Смущенные всеобщим вниманием, те суровели и вздергивали подбородки. А Белая не торопилась продолжать — выжидала, пока ребятня наглядится на женщин и обдумает хорошенько все сказанное.