Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

— Зато ты у нас железная. — Деев ерзал на табурете, стараясь найти удобное положение.

— И потому беру детей на себя. Ссоры, неурядицы, жалобы, шалости — всю эту суету предоставьте мне. В это не лезьте. Остальное ваше: везите нас, кормите, лечите… — Продолжая изучать интерьер, Белая распахнула бесцеремонно дверку под столом — ярко вспыхнули райские птицы на белом фаянсовом боку. — …командуйте, наконец! Уговор?

Эх, не догадался Деев ночной горшок сразу детям отнести!

— Я думал, ты только шашкой махать умеешь. — Приспособившись кое-как к подвижности пружинного сиденья, он выпрямил спину и постарался вернуть лицу значительное выражение. — А ты вон дипломатию развела… Почему ко мне переменилась?

— Вы — человек искренний и горячий, — ответила просто, без промедления.

Признание это прозвучало из уст комиссара столь неожиданно, что Деев опять едва не потерял равновесие.

— Это лучше, чем лицемер или хапуга. К тому же вы не самый большой дурак из тех, кого я видела. А видела я дураков — достаточно.

Губы Деева, начав складываться в смущенную улыбку, застыли — вышла не улыбка, а кривая мина.

— С теми же сапогами — хорошо придумали…

Дождался похвалы? Хотел было вспомнить в ответ, как умело Белая поутру рассадила детвору по вагонам, — да не успел.

— …Словом, умишко у вас небольшой, но шустрый, — подытожила комиссар. — Вы мне подходите. Притремся.

Вот так разговор! Не то доброе сказала, не то обругала — поди разбери. В точности как Деев на своем дурацком пуфе корячится — не то сидит, не то падает, не то муку мученическую терпит.

— Что-то я никак в толк не возьму, — мотнул головой, — хвалишь ты меня или как?

— А вам непременно надо, чтобы хвалили?

— Мне надо, чтобы ты со мной обращалась по-человечески! — не вытерпел Деев и вскочил с пыточного табурета. — У тебя же изо рта не слова идут — чистый яд. Я — начальник эшелона. Вот и говори со мной как с начальником.

Глупо вскочил — запетушился, как подросток. Но садиться обратно на пуф мо́чи не было. И потому остался стоять перед сидящей Белой: оперся рукой о стол для солидности, плечи круче развернул.

— И уговор у нас с тобой будет другой, — заявил. — С детьми ты управляешься ловко, признаю. И управляйся дальше, и командуй ими сколько угодно — только на моих глазах. Все будем делать вместе: и кашу раздавать, и ссоры разнимать. Куда ты — туда и я! Вдвоем! — Хлоп ладонью по столу — как припечатал — для большего веса. — Вот так.

В купе было тесно, и стоящий Деев нависал над Белой, едва не касаясь коленями ее скрещенных ног. Вагон раскачивался на ходу, и деевское тело покачивалось вместе с ним — то чуть приближаясь к женщине на диване, то удаляясь. Ее, однако, такая геометрия разговора не смущала — смотрела на него хоть и снизу, а с прежним высокомерием:

— Хотите всех в кулаке держать? Все знать — про каждого ребенка, каждую сестру и самую распоследнюю вошь в поезде? Для этого у вас не хватит времени. — Говорила спокойно и с прохладцей — просто рассуждала, перебирая варианты и не считая нужным скрывать течение мыслей от собеседника. — Или хотите подловить меня на чем-то и нажаловаться — убрать с рейса? Для этого у вас не хватит ума… Или хотите приударить за мной, Деев? А для этого не хватит характера.

Деев старался сохранять невозмутимость, но чувствовал, что лицо предательски меняется с каждой новой фразой. Отвернуться же и показать свою слабость было нельзя — так и стоял перед женщиной, весь напоказ, как актеришка на сцене.

Не угадала комиссар. Не шашни крутить и не мстить хотел Деев, и не власть свою командирскую над всеми показать, а — научиться: разговаривать с нахалятами, как Белая, укрощать их и управлять ими, шмонать, шутить — всему хотел научиться. И поскорее. Потому что тайна его неминуемо откроется: Белая узнает, что эшелон вышел в дорогу с запасом провизии на три жалких дня. Тогда-то и начнется настоящая борьба: или сама комиссар с маршрута соскочит, или Деева спихнет. Как бы то ни было, долго в одном эшелоне им не ехать.

— Я согласна. — Белая рывком поднялась, чуть не упершись грудью в выкаченную грудь собеседника, и протянула руку для пожатия. — Делаем все вдвоем. Вы командуете эшелоном, я — детьми.

Он вложил свою ладонь в горячую комиссарскую. Хватка у Белой была крепкая, мужская. А кожа — мягкая, как у ребенка.

— И вот вам первая моя команда. — Она сжимала его руку все сильней и сильней, будто хотела расплющить де-евские пальцы или оторвать. — Больше никого в поезд не подсаживаем — никаких младенцев, лежачих и иже с ними. Посадка закрыта — до Самарканда.