Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Но в кремль его не пустили. Часовой у ворот — дубина со штыком! — заупрямился: нет пропуска — нет допуска.

— Убийца ты! — вскипел Деев. — Пока мы тут с тобой белендрясы разводим, умирают дети. — И тотчас понял, что говорит словами Белой, разозлился пуще прежнего. — Сходи хотя бы доложи обо мне командиру!

А тот: не имею права покинуть пост.

— Криком кричать буду, — пригрозил Деев. — Орать как свинья недорезанная, звать этого самого командира твоего, пока не выйдет ко мне.

А тот: имею право вызвать милицию.

Плюнул Деев — и стал ждать. Ежился под крапающим дождем и сверлил взглядом часового, уютно укрывшегося в караульной будке, — хотел смутить. Но глаза то и дело соскальзывали ниже — на аккуратные, с любовью и тщанием чищенные сапоги служивого.

Думал о детях. А если и вправду — начнут умирать в пути?

Не начнут. Нужно только достать обувь — и дети перебегут из холодного каменного дворца в теплые вагоны. Деев закроет их в этих вагонах — на семь замков запрет, как самый ценный груз, — раскочегарит печки докрасна, чтобы лето в эшелоне наступило, — и помчит, пулей помчит в Самарканд. Каких-нибудь пара недель — и они в Туркестане.

А уж там — лето вечное. Там солнце жаркое, дожди ласковые. Там хлеб и рис. Там чудо-ягода виноград, от нее кровь быстрей бежит и румянец на щеках расцветает (сам не пробовал, но слышал). Там горы из орехов и сушеных слив, крупных, с детский кулак. И баранины вдоволь — для всех. Нужно только достать обувь…

Так и караулил ворота — на пару с часовым, до самой темноты. В крепость входили и выходили люди, по их торопливости и суетливости было ясно: не начальство. Въехал автомобиль, и по старательно протянутому из окна пропуску снова было ясно: и это не оно.

Начальство появилось уже вечером. В глубине кремля грохнул конский топот, и караульный разом вытянулся во фрунт, выпучил истово глаза. Вот оно, дождался, — понял Деев.

Из ворот вылетел конь. Верхом — кто-то большой, могучий, в форменном кителе. Не различая впотьмах нашивки на рукаве, Деев кинулся под копыта:

— Товарищ командир!

Часовой рванулся было оттащить наглеца, но всадник уже осадил коня, и тот загарцевал на месте, вздымая передние ноги и грозя проломить черепа всем вокруг.

— Товарищ командир! — Деев кружил вокруг танцующего коня, стараясь одновременно докричаться до всадника и ускользнуть от караульного, что неуклюже суетился тут же, с мешающим за спиной штыком. — Пятьсот детей! Погибнут, если не помочь!

Караульный настиг-таки Деева и, не зная, как обезвредить, обхватил сзади — словно девку лапал, бестолочь! Локти оказались накрепко прижаты к телу, на спине повисла увесистая туша, не давая сдвинуться с места.

— Пятьсот детей! — надрывался Деев, перекрикивая топот копыт и стараясь вырваться из караульных объятий. — Им обувь нужна — позарез!

— Почему обратились ко мне? — Конный говорил спокойно, не повышая голоса — уверенный, что его услышат. — Откуда же у меня обувь?

— Не у вас — у ваших солдат! Пусть дадут нам взаймы сапоги — ненадолго, всего-то до вокзала дойти! Иначе застудятся дети по такому холоду! Босые они — все до единого…

— А вы предлагаете оставить босым весь корпус академии? — Всадник сидел на пляшущем коне очень прямо, держа поводья одной рукой, другую непринужденно свесив вдоль туловища (эдакую щеголеватую посадку Деев видывал не раз — у бывших офицеров царской армии).

— Так на один же только час!

— Ума лишились… — не воскликнул, просто поделился наблюдением конный. — А если в этот самый час — команда “к бою”?

— А если все они умрут от простуды — пятьсот детей? Три голодных года продержались, а сейчас умрут? — Деев выкрикнул и испугался собственных слов. — Им в Самарканд нужно, к солнцу и хлебу. Мне бы мчать их уже туда, на всех парах! А я вместо этого разговоры с вами разговариваю, время теряю… — Зыркнул зло на часового, который все еще сжимал его железной хваткой. — Мандат в нагрудном кармане. Показал бы, да руки заняты.

Всадник повелительно дернул подбородком, и караульный разжал объятия, запыхтел с сожалением.

— Вон у вас солдаты какие — сытые да сильные! — не удержался Деев, растирая помятые плечи. — Неужели часик в теплой казарме босые не пересидят?

Влез в нагрудный карман бушлата и предъявил мандат — выставил вверх развернутый документ.

Вряд ли в сумерках конный смог разобрать написанное, но наклоняться к бумаге или брать в руки не стал — погарцевал еще немного вокруг, разглядывая просителя со всех сторон, а затем скомандовал негромко: