Сегодня очень и очень многое – посадка самолета на взлетную полосу; организация воздушного, железнодорожного, автомобильного, водного сообщения на континенте; серьезная хирургическая операция на сердце или на почке; слияние двух компаний; решение абстрактной задачи из тех, что требуют расчетов на сотнях страниц; проектирование чипа, программирование или использование GPS – требует подхода, отличного от дедукции геометра или индукции экспериментатора. Объективность, коллектив, технология, организация и т. д. регулируются в наши дни не столько декларативными абстракциями, которые два с лишним тысячелетия вынашивались науками и словесностью и утверждались философией, сколько алгоритмической или процедурной когнитивностью . Для философии, по природе своей аналитической, воцарение этой когнитивности просто невидимо: ей недостает мысли, причем не только средств, но и объектов мысли и даже ее субъекта. Она лишь отнимает у нас время.
В этом новшестве нет ничего нового. Алгоритмическая мысль предшествовала греческому изобретению геометрии и вновь возникла в Европе с Паскалем и Лейбницем, которые изобрели по арифмометру и, как и Девочка с пальчик, пользовались псевдонимами. Эта революция, сколь решительная, столь и скромная, осталась незамеченной философами, вскормленными наукой и словесностью. В эту эпоху между геометрической формальностью – науками – и личной реальностью – словесностью – заявил о себе новый способ познания людей и вещей, ранее опробованный в медицине и в праве, равно стремившихся объединить юрисдикцию и юриспруденцию, больного и болезнь, частное и универсальное. Так и появилось наше новшество.
С тех пор на процедуре и алгоритме были основаны тысячи эффективных методов. Прямая наследница догреческого Плодородного полумесяца [15] Условный регион на Ближнем Востоке (Месопотамия и Левант), рассматриваемый как колыбель современной цивилизации.
, персидского ученого Аль-Хорезми, писавшего на арабском, Лейбница и Паскаля, – сегодня алгоритмическая культура подчиняет себе области абстрактного и конкретного. Словесность и науки проигрывают извечную битву, начавшуюся, как мне приходилось говорить, в платоновском диалоге «Менон», где геометр Сократ высказывает презрение к рабу, который вместо доказательств использует процедуры. Сегодня я называю этого безымянного прислужника Мальчиком с пальчик: он одолевает Сократа! Тысячи лет спустя презумпция компетентности возвращается!
Новая победа старых процедур связана с тем, что алгоритм и процедура опираются на коды… Мы возвращаемся к именам.
Код [16] Фр . code (от лат . codex – список, комплект, сборник законов, далее от лат . caudex – ствол дерева, дощечка для записи, книга) – свод законов, постановлений, правил; условное обозначение из букв или цифр; программа шифрования данных. Вариант того же корня codex обозначает во фр. сборник фармацевтических формул и старинную рукопись.
– вот термин, во все времена общий для права и юриспруденции, с одной стороны, и для медицины и фармакологии – с другой. Сегодня им также пользуются биохимия, теория информации, новые технологии: код относится к знанию и деятельности в целом. В прежние времена чернь не понимала в юридических и медицинских кодах: их письменные формулы, пусть и открытые для всех, могли прочитать только ученые. Код походил на монету с двумя несовместимыми сторонами, орлом и решкой: он был доступным и секретным. С некоторых пор мы живем в цивилизации доступа. Языковым и познавательным выражением этой культуры как раз и становится код, который дает доступ или его запрещает. Поскольку же код устанавливает набор соответствий между двумя системами, переводимыми одна на другую, у него по-прежнему есть две стороны, необходимые нам в среде свободной циркуляции потоков, новизну которой я описал выше. Чтобы сохранить анонимность и в то же время оставить доступ свободным, нужно использовать код.
Впрочем, код – это конкретный живой человек, данный индивид. Кто я есмь – уникальный, индивидуальный и вместе с тем родовой? Неопределенный шифр – дешифруемый и недешифруемый , открытый и закрытый, общительный и застенчивый, доступный-недоступный, публичный и частный, интимный, сокровенный, порой вообще лишенный я и в то же время выставленный напоказ. Я существую, следовательно, я – код, исчислимый и неисчислимый, как золотая иголка, таящая свой блеск в стоге сена. Сколько, допустим, знаков в моей ДНК, открытой и закрытой, зашифрованной в моей плоти, личной и публичной, как «Исповедь» святого Августина? Сколько пикселей в «Джоконде»? Сколько битов в «Реквиеме» Форе?
Читать дальше