Омар Суфи - Последний аккорд

Моя жизнь в семье Драгунских закончилась неожиданно. Это было летом 1905 года. Однажды вечером Игорь Яковлевич не явился домой, а на утро пришла домой заплаканная гувернантка с каким-то офицером. По их разговору я понял, что Драгунский был убит революционерами. Таких политических убийств произошло немало в тот период. Так был ранее убит армянскими революционерами русский губернатор Накашидзе.

Через несколько часов внесли тело верного служителя русского дела на Кавказе. В доме даже не было кому оплакивать его. Было мрачно, никто из предметов особенно не комментировал случившееся. Только эгоистка этажерка говорила, что теперь наверно их отвезут в Россию обратно. Ей надоело таскаться из одного города в другой по имперским перифериям.

Гроб с телом остался одну ночь в доме, а потом Драгунского увезли хоронить в Россию. Когда мы созерцали тело в гробу, я подумал, как бессмысленны окружающие людей предметы. Да, они наши создатели, и поэтому вне связи с ними мы просто нонсенс. Но сколько люди терзают себя, для того чтобы приобрести иногда вот эти предметы быта, и особенно роскоши. Через мою столетнюю жизнь я созерцал столько подлостей и страданий ради каких-то… предметов. Вы подумаете — о тебе, что за дело? Мне бы гордиться как предмету, что человек так рабски может быть предан вещам. Но, во-первых, пианино — это предмет высокого искусства. Люди должны забывать о земной суете, когда они слушают, как клавиши выдают «Лунную сонату» Бетховена. Так что мы из другой категории предметов. Во-вторых, вот эта алчность приобретения стала причиной… не буду забегать вперед. Об этом позже. Хочу только отметить насчет своего первого хозяина, что он не был рабски привязан к предметам. Он был всецело верен работе, идеи и государству.

Теперь мы все стали ожидать, что нас тоже заберут и переправят в Россию к супруге Драгунского. Вот тут-то меня эта перспектива не стала радовать в отличие от этажерки, спальной мебели, канделябров и прочих предметов. В Ольге я разочаровался. Из нее не вышло ни Наташи Ростовой, ни Татьяны, ни Карениной, ни даже Лары, в конце концов. (Правда, к тому времени я слышал про первых двух.) Мне захотелось остаться в Баку и попасть в дом истинных ценителей музыки. Я готов был даже попасть в какой-нибудь кабак на худой конец, и развлекать там публику русскими романсами, полюбить которых меня заставил покойный Игорь Яковлевич.

Через две недели в доме появился какой-то клерк, и вещи стали паковать. Нас разделили: кое-какие вещи отправили к супруге Драгунского — по большей частью эта была посуда и другая небольшая утварь. А большие предметы супруга Драгунского велела продать. Так я оказался в магазине музыкальных инструментов неподалеку от Мариинского сада, нареченного народом Молоканским. Из этого магазина я мог созерцать весь блеск Баку — в этом районе города бедные не водились. Хотя еще два десятка лет назад это был бедный квартал. Но нефть превратила этот и многие другие места в роскошный район.

В магазине я разговорился со старым клавесином итальянской работы. Он попал в Баку двадцать лет назад и созерцал город из окна одной из центральных улиц Баку — Набережной Александра Второго. Ныне он носит название проспекта Нефтяников. Вообще по изменениям названий улиц можно проследить всю историю города — политику, власть, культуру и прочее. Клавесин мне рассказал почти всю историю Баку. Еще двадцать лет назад это был так себе городишка. Но здесь уже появились братья Нобели, Ротшильды и многие другие толстосумы. Нефть текла, текли деньги, но город все еще приобретал черты европейского города.

Клавесин был приобретен армянским миллионером, владевшим несколькими нефтяными промыслами в Баку. Несколько лет назад он умер, его единственная дочь была замужем и жила в Тифлисе. Так что он был перепродан в другой дом — к польскому архитектору (фамилии клавесин не называл, они для него ничего не значили). Потом этот архитектор после завершения контракта на строительства какой-то крупной усадьбы уехал обратно в Варшаву.

Этот клавесин дал мне много интересной информации про жителей города, но одновременно он меня достал. Он все говорил о своей значимости — мол, мы, клавесины, появились гораздо раньше пианино и заложили основу европейской музыки. Ну он прав, они появились раньше нас, но насчет европейской музыки он загнул, конечно. Он все вспоминал, как на нем играли музыку французских клавесинистов Жак Дюфли, Жана Рамо, Луи Маршана, Луи Дакена и многих других. Ну, я вам скажу, итальянская музыка не уступает французскому, пусть хоть и последняя считается особенной. О венецианской и болонской школе тоже много говорят. Дело в том, что, очевидно, на этом клавесине играл кто-то из французов — вот он и пристрастился к ним. Это как ребенок — в какой культуре он вырос, той он и привязывается. Возьми француза и воспитай в русской семье. Конечно, генетика даст о себе знать — я имею в виду темперамент, характер, но мировоззрение у него будет русским. Также и этот клавесин со времени создания был подвержен влиянию французской музыки. Поиграли бы на нем Баха или Моцарта, он поклонился бы немцам.