Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

И раз за разом теперь возвращалась она мыслями к Ури, женатому семейному мужчине, отцу двоих детей, который скорбел и тосковал по ребенку, которого она ему не родила. Но чего стоила вся его скорбь, если он не мог набраться мужества и проявить хоть какой-то интерес, пусть не до конца искренний, пусть из одного только показного любопытства, пусть на одну только минуту, к детской ее арфе, которая, как он утверждал, и явилась источником всех его последующих несчастий?

Неделю спустя после ее прибытия в Иерусалим она посетила Академию музыки, которая в это время находилась в процессе переезда из здания, расположенного рядом с резиденцией премьер-министра в кампус Еврейского университета в районе Гиват Рам. Там она натолкнулась на парочку бывших своих учителей, которые рады были убедиться, что ее любовь к музыке не только не увяла, но, наоборот, расцвела пышным цветом. Она, в свою очередь, прежде всего хотела узнать, существует ли возможность найти свободную арфу, которая позволила бы ей практиковаться хотя бы время от времени. Но учителя только покачали головами. Нет. И уж тем более ниже ее достоинства, считали они, если ей пришлось бы дожидаться такой возможности, рассчитывая на перерывы во время репетиций. Но почему бы ей не набрать отдельные листы партитуры, сказали они, и не играть, так сказать, насухо, используя силу своего воображения, не сомневаясь, что ее профессионализма будет для этого вполне достаточно. Сейчас, когда она вот-вот собирается покинуть Иерусалим, она вполне могла бы вспомнить все, чему ее научили в старой академии.

Старая академия… Как давно это было. Что-то сжало ей сердце от этих слов, и вдруг ей ужасно захотелось увидеть ту, старую академию… увидеть ее и себя… и еще одного человека… молодого и очарованного ею солдата, ожидавшего ее часами на мотоцикле, держа в руках запасной шлем.

Поскольку улица Ревнителей Сиона была неподалеку, она продолжила движение к родительскому дому, полному для нее как радостных, так и горестных воспоминаний. В отличие от сумасшедшей ночи, заполненной съемками вчерашнего фильма, сейчас дом пребывал в тишине и покое, и только силуэт пожилой женщины в освещенном окне – чьей-то матери или бабушки, свидетельствовал о наличии в этом доме чьей-то жизни.

Это кружение в неожиданном для самой нашей арфистки месте не было для нее трудным – гибкие подошвы кроссовок делали ее шаг пружинистым и легким. Более того – она получала от движения по улицам настоящее и едва ли не забытое наслаждение, которое, в конце концов, привело ее в квартал Эмек Рефаим, а вовсе не к собственному дому, поскольку, как призналась она себе самой, ей до смерти захотелось бросить прощальный взгляд еще на одно здание – то, в котором она провела первые месяцы семейной жизни. Действительно ли лестница, по которой ежедневно приходилось Ури таскать вверх и вниз тяжеленную арфу, состояла из тридцати двух ступеней, как он неизменно утверждал, или число их было иным, а если иным – то большим или меньшим? Ей предстояла нелегкая задача. Старые улицы подверглись расширению, знакомые в прошлом дома отреставрированы, и поначалу она не могла понять – где и что теперь находится. Все вокруг изменилось, стало другим, оставаясь по существу тем же самым. В чем она не сомневалась, это в количестве ступенек лестницы – их-то должно было оставаться столько же… Разве нет?

Но включить лестничное освещение она не смогла, так что пришлось ей карабкаться по ступеням в темноте, отсчитывая каждый шаг. Да, ступени эти были совсем другие – более высокие и неудобные, непохожие на давние, гораздо более знакомые и, так сказать, дружелюбные ступеньки родительского дома, на которых по возвращении ее из гимназии вежливый и симпатичный паренек из ультраортодоксальной семьи терпеливо дожидался ее для доверительного и откровенного разговора.

Их было ровно двадцать шесть, а не тридцать две, которые вели к ним на лестничную площадку к двери, ведущей в квартиру. А если так, нахмурившись, думала она, почему некто, не устававший похваляться своей точной памятью, с таким упорством отстаивал наличие еще шести ступеней, для того лишь, похоже, чтобы лишний раз подчеркнуть его страдания в ее честь, когда ему в очередной раз нужно было, время от времени переводя дыхание, шаг за шагом тащить наверх ее инструмент. Спускаясь обратно, она снова считала ступени, убеждаясь, что не допустила никакой ошибки.

Густеющие сумерки стремительно поглощали свет уличных фонарей и блеск разноцветных фруктов и овощей всевозможных лавок, заполнявших пространство квартала Эмек Рефаим. Детские коляски пересекали улицу прямо посредине, образуя пробки и мешая транспорту. Какой-то мужчина, замерев, не сводил с нее взгляда, и она вдруг почувствовала себя частью странной массовки, только на этот раз без съемочной камеры и режиссера. А также сценария – написанного для нее и о ней. Ей хотелось бы продлить это ощущение, такое приятное… однако было самое время вернуться домой и упаковывать чемодан, стараясь ничего не забыть при возвращении, так что она перехватила такси, попросив шофера по пути к дому остановиться на минутку возле Крестовой долины. Но водитель, похоже, не имел представления, где он сможет притормозить в этом месте, превратившемся в мощеную дорогу много лет тому назад, вместо этого он предложил задержаться возле монастыря, где, как ему казалось, была бесплатная стоянка.