Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Что-нибудь не так? – спросила она, положив мягкую свою руку на плечо израильтянки.

– Да, – решилась признать Нóга. – Если у тебя найдется после репетиции немного времени… Боюсь, что помощь мне не помешает.

– Что другое… а времени у меня всегда хватает, – сказала валторнистка. – Можешь полностью мной располагать. Сколько угодно…

Это было сказано так искренне… Ингрид де Монк была очень красивой молодой женщиной, пытавшейся защититься от злокозненных превратностей этого мира с помощью щедрого душевного великодушия. Уверенная в неотразимой привлекательности истинной красоты, равно как и в зависти пополам с недоброжелательностью, которые эту же красоту сопровождают, она старалась приглушать, не подчеркивая и не выставляя напоказ, эту привлекательность, избегая красивой или даже просто модной одежды, стараясь при этом отзываться на призыв о помощи каждый раз, когда подобный призыв достигал ее слуха. От своего мужа, бывшего десятью годами старше нее, – семейного врача сельской больницы – она усвоила обрывки медицинских познаний вместе с небольшим докторским саквояжем, содержавшим в своем чреве таблетки, пилюли и мази, бинты и лейкопластырь, термометр, измеритель кровяного давления, заколки и вату, иглы и медицинские ножницы и даже – даже набор для макияжа. Она всегда носила с собой этот саквояж, прозванный ею «волшебным рогом», предназначенный не только для спасения ее друзей-музыкантов во время гастролей или путешествий, но и на репетиции брала она всегда его с собой – не исключено, что в виде искупления за дар красоты, дарованный ей.

Деннис ван Цволь поднялся на сцену и дожидался абсолютной тишины, которая позволила бы услышать звук первой ноты. К изумлению Нóги, японский арфист сбросил деревянные башмаки и приготовился нажимать на педали крошечными своими сморщенными и босыми ступнями. Дирижер, повернувшись к этой паре, призвал их к готовности пальцем левой руки, а затем палочкой, зажатой в правой, дал едва заметный знак барабанам произвести начальный удар, после которого старый японец взял первую ноту с такой силой, которая никакой Кристин и не снилась, и Нóга присоединилась к нему на одну восьмую позднее, ударяя по струнам быстро и безошибочно. Плечом к плечу, во взаимопонимании и согласованности диалога четырех уверенных рук, поддержанных быстрым и точным давлением на педали, пара эта изобразила завывание ветра и взвихренную искристость волн, порождаемых музыкой Дебюсси, столь убедительно передаваемых струнами и деревом арф, что вполне можно было представить, будто все они вместе оказались вдруг посреди безбрежного, бушующего моря.

И с любовью и признательным доверием к своему инструменту Нóга вдруг поняла, что способна не только противостоять боли, но и преодолеть ее. Подстегиваемая вернувшейся к ней виртуозной легкостью в пальцах и удивительной силой, демонстрируемой руками старого японца, чья черная арфа, казалось, слилась воедино с его телом, она открыла внезапно, что собственный ее инструмент способен на такое совершенство, которого она никогда раньше за ним не замечала, и, более того, даже не предполагала ничего подобного, из-за чего работа ее пальцев со струнами грозит стереть их заживо до самых костей.

Маэстро сошел вниз и, никак не выражая своих чувств, сидел, закрыв глаза, легкими, почти неуловимыми движениями руки позволив оркестру руководствоваться желаниями, которыми мог бы быть удовлетворен дирижер, и который в данную минуту вовсе не был дирижером, но одиноким фантазером, путешествующим в простой рыбачьей лодке в безбрежном море музыки – стихии, которой он доверял всецело, уверенный, что она никогда его не только не обманет и не предаст, но, наоборот – донесет до берега, исполнив все его желания и надежды.

Когда звук последней ноты растворился и угас, на зрительный зал пала тишина. И только вслед за этим административный директор, ринувшись и потеряв над собою контроль, вскочил со своего места с воплем: «Браво! Браво!!!» – бросился к Деннису, в то время как жена дирижера поднялась на сцену и, не найдя, похоже, слов для испытываемых ею эмоций, не говоря ни слова, просто поклонилась, адресуя этот жест всему оркестру.

А дирижер произнес, вздохнув:

– О, черт… Какая жалость, что это только репетиция…

До начала концерта оставалось всего семь часов. Кое-кто из оркестрантов снова устремился в поисках новых храмов, но бóльшая часть, включая соседку Нóги по комнате, отправилась на поиски кулинарных изысканностей. И только совсем малая часть – и среди них Нóга – вернулась к месту проживания. Ночная ее сорочка была еще влажной, и пятна крови, обнаруженные ею поутру, были еще заметны. Ей нужно было найти более сильное кровоостанавливающее средство – но найти где? И когда? Она разделась и в смятении исследовала новые пятна на исподнем, затем бросила все в таз. Какое-то время она постояла в раздумье, принять ли ей душ или ванну. Видение женщины с закрытыми глазами, погрузившейся в красноватую пену, пугало и соблазняло в одно и то же время… Но нет, это было бы слишком быстро. Этого не могло быть. Человек не имеет права уйти из жизни, захлебнувшись в собственной крови.