Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Не знаю… не знаю… А кто вы ей, в конце концов? – Похоже, он пытался добраться до корней такого непонятного ему упорства, такой настойчивости…

– Кто я ей? Что именно вас интересует?

– Могу ли я в свою очередь задать вам вопрос?

– Разумеется.

– Вы разглагольствуете с такой уверенностью… Скажите тогда, скольких детей вы родили в своей жизни?

– Скольких… детей? – встревоженно она поднялась со стула. – Какое отношение это имеет к делу?

– Полное. Полное и абсолютное. Вы ведь, в конце концов, потребовали, чтобы я доверился вам…

Она пожала плечами.

– Я не родила ни одного, но…

К ее изумлению, он не выказал никакого удивления, словно заранее ожидал такого ответа, но, вместо того чтобы высокомерно поставить ее на место, воззрился на нее с видимым интересом и очень вежливо спросил:

– А почему? Потому что вы не можете?..

– Я могу… и всегда могла. Но мне это было не нужно.

Теперь уж он не дал ей возможности увильнуть, избегнуть ответа, как если бы ее обещание присматривать за беременностью его партнерши обязывало ее еще раз в грубой форме выслушать произнесенные голосом Элеэзара, вечного невольника массовых сцен, слова, произнесенные им во время первой их встречи, словно эхо, повторенные теперь только уже на иностранном языке:

– Как можете вы знать хоть что-то о подобных вещах, знать, что вы можете , если никогда этого не хотели?

– Я знаю… Я – знаю. – Снова повторялась сцена, судьбу которой она держала в собственных руках. – Если я захочу, я смогу без проблем родить ребенка. Я… это знаю.

Он понял, что перебрал. Переборщил. Перешел черту. И – испугался.

– Конечно… Конечно. И мы все будем молиться за его здоровье, – не без элегантности заверил он ее, поклявшись в том и собственным своим здоровьем, и здоровьем своей подруги, которую в эту минуту жестоко терзали собственные ее боссы. – Но тем не менее, пока ваша решимость завести собственное дитя не воплотится в реальность, вы, в свою очередь, должны уважать наши желания – точно такие же, а значит, никакая музыка не должна препятствовать этому на нашем пути.

И пока он говорил это, кулак его разжался и крошки табака посыпались на пол, подобно песчинкам. Согнувшись, он методично начал собирать их в горсть, а закончив, раздавил их в пыль каблуком ботинка. А чтобы показать, что разговор закончен, он прошествовал в конец коридора, широко открыл небольшое окошко, зажег новую сигарету и выпустил струю дыма в окружающий мир.

Перед тем как отбыть, оркестр давал прощальный концерт для жителей Арнема с продажей билетов по заранее оговоренным ценам. Поскольку замена для Кристин до сих пор не была найдена, в Киото был отправлен полный отчаяния призыв с просьбой о помощи в поисках музыканта, способного исполнить партию второй арфы в сочинении Дебюсси. Но поскольку ответ так и не был получен, оркестр провел срочную репетицию шубертовской девятой симфонии – «Великой», – произведения, которое они исполняли уже ранее не меньше дюжины раз, так что при необходимости у них было чем заткнуть зияющую брешь в программе. Поездка Нóги – и тем самым ее арфы – была безоговорочно утверждена, но вопрос о том, хватит ли у нее времени, чтобы довести свое выступление до совершенства, оставался открытым и не совсем ясным. Займет ли она позицию, сходную с той, что похожа была на место в общих рядах оркестра, нечто сходное с позицией массовки, или у нее появится шанс прозвучать индивидуально и, так сказать, блеснуть? Ради первого не стоило тащиться в Японию. Она попросила Германа достать из его секретера ноты «Танцев священного и светского» для арфы и струнных, для оркестра, надеясь, что будет таким образом найдена все-таки возможность вознаградить ее, дав возможность продемонстрировать красоты Дебюсси, таившиеся в этом сочинении… и все-таки блеснуть.

Утром в день предстоявшего концерта Нóга, едва проснувшись, попробовала решить, что она наденет перед выходом. Должно ли это быть черное шелковое платье, подол которого почти касался пола, оставляя при этом ее шею, плечи и руки полностью открытыми, или ей следует облачиться в элегантнейший брючный костюм, купленный в Израиле, который (она знала это) как нельзя лучше подчеркивал ее гибкую стройность. Она остановила свой выбор на элегантном черном шелке, более приличествующем концертным неписаным традициям, предназначенным, если это понятие здесь уместно, для благородной публики. Но плечи ее выглядели, как ни печально было это признавать, чуть более объемными по сравнению с плечами много более юных оркестранток, так что ей пришлось пойти на хитрость, использовав возможность соединить оба одеяния, – чтобы прикрыть плечи и руки, она использовала пиджак от костюма, накинув его поверх наряда из шелка. Но одинаков ли был черный цвет того и другого наряда? Она не ощущала в себе достаточной уверенности, чтобы выступить в роли судьи, так что волей неволей пришлось призвать на помощь квартирную хозяйку, искреннюю поклонницу таланта своей жилички, – ей, этой достойнейшей женщине, и доверила Нóга вынесение окончательного вердикта. И владелица квартиры, которую Нóга пригласила на концерт, не подвела. Непреклонным голосом сказала она, что даже если голландское понимание черного и расходится с израильским, Нóга должна быть облачена только в длинное платье, оставлявшее обнаженными ее руки и плечи. Да и она тоже заметила, как налились они – впрочем, вполне приемлемо – после каникул в Израиле, что, не исключено, было результатом употребления здоровой, полноценной пищи и свежевыжатых соков, придавших ее коже нежный золотистый оттенок, естественным образом обращавший на себя внимание в Нидерландах. Так стоило ли скрывать красоту ее тела, так великолепно гармонировавшую с красотой и изяществом ее арфы?