Наталия Репина: Жизнеописание Льва

— Ау, — говорит повествовательно Лева, глядя в кусты.

Катя шепотом смеется, Вова зажимает ей рот.

— Ау! — опять говорит он кустам.

— Лева! — зовет его издалека мама грустно и раздраженно.

Des yeux qui font baisser les miens,

Un rire qui se perd sur sa bouche —

Voilа le portrait sans retouche

De l’homme auquel j’appartiens.

В центре стола — копейки, двушки, пятачки и даже один гривенник. Мешок с бочонками у бабушки Лары.

— Восемнадцать! — говорит она. — Пять. Одиннадцать, барабанные палочки.

— Почему? — спрашивает Катя.

— Потому что похоже, — отвечает Вова.

— На что?

Вова демонстративно вздыхает и смотрит на отца, ища сочувствия.

— На барабанные палочки, дочуш. Число одиннадцать похоже на барабанные палочки.

— А-а-а…

— Тридцать два!

— А тридцать два на что похоже?

— Ни на что.

Катя задумывается.

— Смотри, — оживляется Вова, — ну смотри, ты опять всё пропустила. Вот же у тебя еще два раза одиннадцать — вон и вон. И вот тридцать два. Чем ты смотришь, корявая!

— Это что за слова такие?! — угрожающе говорит бабка.

— А ты дурак! — подумав, отзывается Катя.

Она сползает со стула ниже, пытаясь пнуть Вову под столом, но не достает. Анатолий встает, берет Катю под мышки и сажает нормально.

— Семьдесят семь! — объявляет бабушка. — Семен Семеныч!

— А Василь Василич бывает? — спрашивает Катя и тут же перебивает себя: — Ой, пап, а знаешь чего? У дяди Кости зонтик, как у мамы! Отстань, дурак! — говорит она Вове, который заволновался и тоже рыщет ногой под столом. — Мы когда за лото ходили, я видела. Я думала, это мамин, а Вова сказал, что просто такой же, похожий!

— Он даже и не слишком похожий! Тебе вообще показалось! А когда кажется, креститься надо! — Вова сползает ниже, и нога его достигает цели.

— Ну, ты! — Катя выворачивает нижнюю губу, демонстрируя готовность заплакать. — Пап, скажи ему, чего он!..

Бабка откладывает в сторону мешочек с бочонками и смотрит на Анатолия.

— Я сама видела! Он его сушил открытый! Мама тоже так всегда сушит! И одна спица сломана!

Анатолий внимательно выискивает у себя на карточке какую-то цифру.

— Пап, не слушай, она всегда придумывает! — говорит Вова. — Ты тупая, все так зонтики сушат!

— У нашего друга доктора женский зонтик, надо же… — сама себе говорит Лариса Витальевна и — руку в мешок. — Тридцать пять.

— Всякое бывает, — отзывается Анатолий, не отрывая взгляда от карточки.

— Бывает, бывает… Семь.

— Ну, па-а-а-а-а…

— Ты, Анатолий, все-таки…

— Что я?

— Ничего! Пятнадцать! Двадцать девять! Три!

Никого нет на темной улице с оранжевыми фонарными кругами. Лужи то мерцают звездами, то затягиваются невидимыми тучами. Глубокие тени лежат в выщерблинах дороги. В глубине участков всё меньше освещенных окон. Некому увидеть, как дверь заброшенной дачи открывается и на пороге появляется маленький худой мужчина, юркий, как ящерица, готовый мгновенно отпрыгнуть, скрыться, затаиться в черном пространстве дома.

На редкость бездарный день

Анатолий работал старшим научным сотрудником в НИИ. Он познакомился со Светланой в гостях у своего бывшего одноклассника. Светлана оканчивала пединститут, отделение начальной школы. Они все тогда сильно напились, стали петь песни. Быстро выяснилось, что целиком никто ни одной песни не знает, каждый — по фрагменту, причем все фрагменты разные. Откуда-то возник песенник, позорище, но дело пошло на лад, к последней странице закончилось вино и даже портвейн. Нашелся второй песенник, и одноклассник сбегал за добавкой. В финале пели Визбора: «Ты у меня одна…»

Он пошел провожать Светлану, которая жила недалеко, в одной из хрущевок. Он чувствовал, что очень пьян. Про нее было непонятно. Шли молча и очень торопливо. У него к тому моменту уже три года не было женщины, а до этих трех лет — развод после бессодержательного брака. Он шел и медленно наливался желанием. На сдержать его уходили все силы, поэтому он молчал и только сильно дышал через нос (вдруг возникло пьяное убеждение, что это поможет). Про нее опять же было непонятно, но она тоже молчала.

Попрощались у подъезда, но он зашел за ней в подъезд.

Было уже очень поздно. Снаружи — темно-фиолетово, подъезд же резанул их глаза ярким солнечным светом. Светлана потянулась к выключателю, и одновременно с тем, как свет погас, он прижал ее к стене. Они стали целоваться, дальше смутно. Наверное, они решили, что их будет слышно в гулком ночном подъезде, — поэтому дальше лавочка перед подъездом в темном фиолете. Светлана села к нему на колени верхом. Но теперь они, скорее всего, подумали, что тут их будет видно, — поэтому дальше они обнаружили себя на детской площадке за домами, она стояла на коленях перед ним (опытная подруга однажды советовала), а он все прерывистыми кусками слов пытался сказать, что у него три года не было женщины. Дальше опять все смутно, совершенно точно стояние на коленях ни к чему не привело, потому что потом он обнаружился дома у одноклассника (к себе далеко, и нет денег на такси) лежащим на полу и тянущим за руку его жену: «Иди ко мне!» Так они поссорились с одноклассником.