Наталия Репина - Жизнеописание Льва

— Ну, мало ли, кто-то незнакомый, может, ходил по поселку, может, поселился где-то кто-то новый, вы же тут все друг друга знаете, да?

— Нет.

Догадливый Вова все понял: ищут. Ту самую руку в окне, когда был дождь. Раз ищут — то преступник. Кто поймает — тот герой, не хуже, чем Д’Артаньян. Значит, Леву и Катю не посвящать, папу тем более. Справится в одиночку. В газете напечатают про подвиг.

— А где вы живете?

— Улица Солнечная, дом пять!

Катя болтушка.

— Молодец, девочка! — говорит невзрачный. — Будешь хорошая пионерка. Хочешь быть пионеркой?

— Не-а, — говорит Катя.

Еще и дура.

— Ну и ладно, — примирительно говорит медведь. — Тогда до свидания.

Прошли несколько шагов, волоча собаку, остановились. Ну что еще?

— Если что увидите…

— Да-да, конечно!

— А дети у вас все-таки невоспитанные.

— До свидания! — громко говорит Лева.

Ушли.

— Вов, ты правда никого не видел?

Вова честно смотрит на отца.

Лева достал из корзинки мухомор и растерянно разглядывает грибные кучки.

Светлана идет к колодцу за водой, когда в конце улицы появляются грибники. Анатолий несет на руках спящую Катю, Вова тащит две корзины, привыкая к роли человека, способного на подвиг. Он и куртку свою намотал на голову наподобие тюрбана. Необычно.

И тут в конце улицы Светлана.

— Ой, пап, это мама! — говорит Вова.

— Да, вижу, — говорит Анатолий.

— Я догоню. Я догоню, ладно? — это уже почти на бегу, бросив корзины, не спрашивая, а утверждая.

— Ма-а-ам!

Светлана его не слышит, а Катя просыпается.

— Мама? — сонно говорит она.

Вова догоняет мать уже у колодца. Ведро несется в глубину, деревянный валик постепенно отпускает цепь, бешено крутится железная колодезная ручка (Вова, отойди, даст по голове!). Светлана смотрит на Анатолия. Скрипит валик, обрастая цепью, всплывает из темной глубины новенькое сверкающее ведро с новенькой сверкающей водой. Анатолий косо несет корзины и сползающую Катю. Лева идет следом, подбирает выпавшие грибы и кладет их обратно. Они сворачивают на дачу Левы.

Поход по грибы не порадовал Леву. Вернее, не сам поход, а все, что было вокруг. Он иногда чувствует себя антенной, которая ловит чужие состояния. Как будто лучи исходят от остальных и проходят через Леву. Если лучи нормальные, создается такая добрая сетка, в которой существовать приятно. Сегодня всё не так: недовольный дядя Толя, хнычущая Катя, какой-то не такой Вова, неприятные люди в лесу, которые заставляли его здороваться и прощаться. С ними пришло особенно много нервного и тревожного. Люди ушли, а состояние осталось.

И мама, и баба Клава, и Василь Василич обрадовались грибам и хвалили его. Но тут еще не всё. Грибы поставили в соленую воду, чтобы вылезли все черви. И червей надо спасти. Однажды он попытался сделать это прилюдно, но был не понят. С тех пор приходится тайком пробираться на кухню, вылавливать их ложкой и выкидывать за дом. Нескольких несчастных придется оставить плавать, чтобы не вызвать подозрений. Он мучительно долго выбирает обреченных, стараясь найти немолодых или, может быть, уже умерших. Настроение от этого портится еще больше.

Исправить все это можно только одним способом.

Еще в прошлом году мама дала ему почитать «Кондуит и Швамбранию». Книга потрясла его. Всё, что бродило в нем разрозненными частями, по разным уголкам его сознания, здесь облеклось в идеальную форму. Свое государство. Конечно же, надо просто создать свое государство. Нарисовать его, придумать, оживить. Не допустить туда смерть, плохие лучи и ямы на дорогах. Странно, что он сам до этого не додумался. Он завел специальную тетрадь — очень старый бабы-Клавин блокнот с желтыми страницами (она разрешила), начертил там свое государство. Именно начертил, по линейке, потому что так было ровно и хорошо. Столица была круглой формы, улицы расходились из центра такими правильными радиусами, что Петра творенью не снилось. Деревья круглились аккуратными шапками, дома были ровнее и проще хрущевок. Когда он листал страницы со своим государством, ему становилось спокойно. Небольшая проблема была в том, что он не мог придумать названия ни стране, ни столице. Долго мучился — всё казалось ему неестественно звучащим, — а потом решил, что это необязательно, потому что все равно он никого в свою историю посвящать не собирается. А ему и без названия было нормально. Он же не зовет сам себя «Лева». Он для себя сам собой разумеется. Пусть так же будет и здесь.