Татьяна Иванова: Наследник Земли кротких [СИ]

„…Мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского Государства, а с нашим народом и правительством…“

„…Выразим всенародно нашу благодарность Советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения…“

Одновременно с Посланием митрополита Сергия, среди верующих нелегально распространялось Послание епископов, заключённых в Соловецкий Лагерь Особого Назначения, епископов, содержащихся в невыносимых условиях, Послание к правительству СССР.

„…Церковь не перестает напоминать людям о небесном отечестве, коммунизм не желает знать никаких других целей, кроме земного благоденствия…“

„…Церковь проповедует любовь и милосердие, коммунизм — товарищество и беспощадность борьбы…“

„…Церковь охраняет плотскую чистоту и святость плодоношения, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего кроме удовлетворения инстинктов…“

Однако, несмотря на принципиальные различия в мировоззрении, церковь может существовать в материалистическом коммунистическом государстве, если „церковь не будет мешать государству в построении материального благополучия, а государство не будет стеснять церковь в её религиозно-нравственной деятельности“.

Эти два подхода к отношениям Церкви и коммунистической власти, один максимально компромиссный митрополита Сергия, другой несгибаемо-честный Соловецких епископов, разделил Церковь на тех, кто признал Декларацию митрополита Сергия и на тех, кто её не признал. Сейчас кажется сложным понять, как это настоятели храмов, простые священники решали, признавать им или не признавать действия Первостоятеля церкви. Но в те годы всё было очевидно. Никто не знал, какое давление выдержал митрополит Сергий, чем его шантажировали чекисты, в руках которых он находился, настолько были вынужденными решения Местоблюстителя патриарха. Поэтому те, кто оставался на свободе, принимали собственные решения, подчиняясь исключительно голосу совести. К такому самоопределению призывал пастырей церкви владыка Пётр Полянский до своего ареста. В 1927-году первый местоблюститель патриарха находился в одиночном заключении, и не имел возможности связаться с собственной церковью.

Отец Владимир Проферансов остался в канцелярии патриарха, теперь уже в канцелярии местоблюстителя Сергия. Батюшка был специалистом в своем деле и не мог бросить церковь в трудное время.

В том же 1927-м году чекисты начали ломать Гребневскую церковь на углу Мясницкого и Лубянского проездов. Та церковь была построена как памятник победе русских людей на Куликовом поле, и являлась древнейшим памятником русского зодчества. Её ломали медленно. Начали в 27-ом году, а окончательно снесли в начале 30-х годов. Я только теперь понимаю, как тяжело было батюшке наблюдать со стороны за разрушением Гребневской церкви. Наш храм был следующим на очереди.

В приходах снова начались массовые аресты, арестовывали тех, кто не принял Декларацию митрополита Сергия. Впрочем, в тех приходах, настоятели которых эту декларацию приняли, активных верующих тоже арестовывали.

Однажды я вернулась домой пораньше, и уж не помню, что толкнуло зайти меня к Семёну. Он с мрачнейшим видом стоял посреди комнаты, на комоде блестела в свете лучей заходящего солнца бутылка самогона, но напиваться он еще не начал. Резко развернулся ко мне, глядя тоскливым, но ещё трезвым взглядом.

- Сеня, что случилось?

И внезапно он притянул меня к себе, крепко обнял, потом разжал руки, сделал шаг назад.

- Я сегодня впервые убил человека.

Я молчала и с удивлением смотрела на чекиста.

- Да, я убивал во время войны. Но там были враги, и я убивал издали… но в мирное время не убивал, всегда старался устроиться по хозяйственной части…

До сих пор не знаю, кого он убил, но в тот момент мне внезапно стало от всей души жаль моего товарища Петрова. Я осторожно взяла его за руки. Семён перехватил мои пальцы и поднес наши сжатые руки к глазам.

- Странно. Крови нет. А мне все кажется… Он был ни в чем не виноват. И я это знал. И он знал, что я знаю. Его глаза… Тот тёмный подвал… Меня заставили… Для проверки моей политической правильности и коммунистической беспощадности. Но в глубине души я знал, что это не враг. Он закричал, я выстрелил. Уйди, Тася, я сейчас напьюсь.

Но моих пальцев из своих рук Семён не выпустил, и я не ушла.

- Сенечка, эти несколько часов ты ещё нормальный человек, — из-за подступивших слёз перехватило горло, — твоя душа еще не успела умереть, раз ты так страдаешь, — он смотрел на меня больными глазами, но не спорил. — А завтра с утра, после попойки ты проснешься другим человеком, спокойным с мёртвой душой. Тебе уже не составит труда убить невиновного, но это уже будешь не ты. Не сдавайся, пойдём со мной.