Но деньги были нужны и мне и Зике. К тому времени они с мужем жили в маленькой квартирке в построенном при советской власти доме. Мебели у молодоженов практически не было, примус, понятно, несколько стульев, стол, матрас в качестве супружеского ложа. Из-за бытовых трудностей они с Иваном Афанасьевичем периодически ссорились, но никогда даже голос друг на друга не повышали. Просто прекращали разговаривать друг с другом. Мои вечерние приходы к Зике с переводом с итальянского оказывались тогда очень кстати. Молодая супруга сразу принималась диктовать мне перевод, а её муж молча слушал. В процессе перевода они незаметно для себя увлекались и начинали снова разговаривать между собой. Однажды Зика не выдержала и заглянула в конец. Финальная сцена была, ничего не скажешь, хороша. Чёрный корсар с любимой на руках шёл прямо в море, увлекаемый видениями давно погибших братьев. Причём молодая девушка, даже не пытаясь вырваться, ждала, потопит её обезумевший возлюбленный окончательно на этот раз, или нет. Только в последний момент он опомнился.
- Клиническая картина, — уверенно прокомментировал Иван Афанасьевич финал книги, с выражением прочитанный его женой. К тому времени они с ней пару дней уже не разговаривали, обоим уже надоело, но сделать первый шаг к примирению не решался ни он, ни она.
- Я с тобой полностью согласна, Ванечка, — счастливо улыбнулась мужу Зика, осознав, что очередная молчанка благополучно закончилась. — Ты, кстати, поесть не хочешь? Пока теплое?
Он захотел, и они вышли из комнатки в коридорчик. Мириться и увлеченно целоваться. Я спешно собралась и ушла.
Товарищи из ГПУ всегда с нетерпением ждали очередной партии листочков с переводом. Обычно эти листочки передавал Семён, но однажды я сама была вынуждена отнести в самое страшное здание Москвы очередную переведённую главу по дороге из храма домой. Был уже вечер. В комнате находилось несколько чекистов. Они буквально взревели хором, увидев меня с листочками. И вдруг дверь из коридора открылась, оттуда с разъярённым требованием заткнуть пасти и не мешать людям работать, влетел Тучков. Остановился, увидев меня. Глаза его заблестели странным эйфорическим блеском и расширились, как было всегда, когда Евгения Александровича увлекала какая-нибудь новая идея.
- У товарища Тучкова прокол, — тихо сказал один из чекистов, когда тот ушел. — Местоблюститель патриарха организовал сбор подписей среди епископата. Кого они, мол, выбирают в патриархи. Придумали замену собору епископов. Сергий почти провернул эту операцию под носом у нашего „игумена“, а тот и не чухнулся. Вот ему теперь влетело. Епископ, который эти подписи собирал, такое ещё смешное имя носит… Во! Павлин, вспомнил.
Под первым же предлогом я убежала обратно в храм.
- Так значит, владыку Павлина раскрыли, — расстроился батюшка. — Нужно готовиться к очередной волне репрессий.
И действительно, в ближайшее же время всех епископов, которые жили к тому времени в Москве, выслали из города, а митрополита Сергия вызвали из Нижнего Новгорода в Москву и арестовали.
И вот потом в среде церковных людей поползли слухи, что кто-то из патриаршей канцелярии является сотрудником ГПУ.
А к отцу Владимиру, секретарю патриархии, регулярно заходил Тучков и, по-видимому, дружески с ним беседовал.
А я, духовная дочь отца Владимира, переписчица канцелярии, считалась женой чекиста. И никто из православных тех лет не поверил бы, что Семён пошел на это исключительно из жалости к двум осиротевшим девчонкам, ко мне и моей названной сестре. Никто уже не верил, что чекист способен хоть кого-то пожалеть. Уж слишком много крови и невыносимых мучений неодолимой преградой лежало между соратниками Дзержинского и верующими людьми России.
Поначалу я и не замечала холодка в отношении ко мне со стороны церковных людей.
Я даже узнала о запущенных в верующий народ слухах от чекиста Семёна. Никто из наших ничего не сказал ни отцу Владимиру, ни мне.
- Ты слышала, Тася, что одна из переписчиц вашей канцелярии является нашей секретной сотрудницей, — тихо спросил меня Семён, когда я по традиции наводила порядок в его комнате.
Я вздрогнула. В памяти вдруг всплыла сценка, когда я зашла в притвор храма на Маросейке, там все женщины активно что-то обсуждавшие до моего прихода, вдруг резко замолчали. Тогда я не обратила на это внимания.
- По идее, я должен радоваться, что кто-то из мракобесов перешел на сторону света. Но Костя правильно говорит, что предательство своих все равно остается предательством. Даже если тёмная гражданка предает мракобесов. Это ведь не ты?
Читать дальше