Татьяна Иванова - Наследник Земли кротких [СИ]

Я помню, что иногда приходила в неизвестный мне дом по адресу, переданному мне доверенным лицом, в комнате уже стояла пишущая машинка, лежала стопка бумаги и документы, которые нужно было переписать. Какое-то время я работала, потом уходила. И что было с переписанным мной документом, я не знала. Не всегда так было, конечно, и не в 1925 году. Тот год как раз ощущался как последнее затишье перед бурей.

- Таська, ты плотно себя привязала к Марфо-Мариинской обители? — как-то тихо спросил у меня Семён, когда я, убираясь у него в комнате, вытирала пыль с резного комода, изображая добропорядочную супругу. — Обитель доживает последние месяцы.

Я выронила тряпочку из рук и подошла к нему ещё ближе.

- На них поступил донос от какой-то тетки, которую они не взяли в свои ряды, ещё в 22-м году. Дескать, просмотрели вы, товарищи, дворянское гнездо. Тучков тогда ходу доносу не дал. Не стал связываться с председателем Моссовета Каменевым. Но сейчас, — Семён, склонившись ко мне, говорил практически на ухо, — после смерти Ильича товарищ Дзержинский обеспечивает полную поддержку товарищу Сталину. Троцкого уже убрали. Зиновьев с Каменевым на очереди. Против нашего ведомства им не выстоять.

- Значит, Обитель разгонят? — грустно уточнила я. Даже независимо от моей собственной участи было пронзительно жаль самоотверженных женщин в белых апостольниках, до последнего сражающихся за свою общину. Действительно, уже в начале года им не подтвердили устав, они уже не могли пользоваться своей печатью. Но все равно рук сестры Марфо-Мариинки не опустили. Переделали устав так, чтобы остаться в Обители хотя бы как трудовая община. На несколько месяцев из тюрьмы выпустили архимандрита Сергия Серебрянского, духовника Обители, найденного ещё Матушкой Елизаветой Федоровной. Настоящий был старец, как в древних житиях святых описывают. Они старались по-прежнему помогать людям, молились, не сдавались. Но были уже обречены. Торжествующая власть безбожников уже обрекла этих светлых людей на мучения, на ссылки и тюрьмы, как чуждый классовый элемент.

Я тогда расплакалась. Семён неловко обнял меня, вздохнул, но ничего не сказал.

Мой батюшка и без меня понимал основные тенденции, так сказать, исторического пути развития России. Он благословил мне готовиться к поступлению во Второй МГУ на врача-терапевта. Как же было тогда нелегко ему самому. Отец Владимир прочно связал свою судьбу с центральным аппаратом патриархии, то есть он был в числе тех, кто находился в первых рядах верующих, вынужденных как-то сотрудничать с атеистической властью. К тому времени очень немногие приходы были настроены так же. Соседний с нами, например, приход на Маросейке во главе с отцом Сергием Мечевым был тесно связан с общиной при Даниловском монастыре, духовными детьми владыки Федора Поздеевского. Их позиция была очевидна. Даниловцев можно было уничтожить физически, но не склонить к сотрудничеству с властью богоборцев.

Но Евгений Александрович Тучков, по-моему, как раз мечтал создать подконтрольную себе церковь, а не просто физически уничтожить церковных людей. Всенародные похороны патриарха Тихона показали чекистам, какой силой и властью над народом наша церковь обладает. Эту силу было бы хорошо иметь в своих руках. И потому Тучков пытался надавить и сломать тех, кто казался ему подходящим.

Причём в обновленцы порядочные люди не шли, простой народ им не верил. Да что там церковный народ, сами чекисты их ни во что не ставили. Ещё в конце 24-го года обновленческий митрополит Евдоким Мещеряков был заменён на митрополита Вениамина Муратовского, при этом Тучков залепил Евдокиму, как в чем-то провинившемуся, пощечину. Недавнему ректору Московской Духовной Академии! Митрополиту! Какое уж тут уважение.

И в попытке подчинить себе нормальных православных священников Тучков всё ходил и ходил вокруг отца Владимира, даже в храм к нему периодически заходил. Благо, что ходить было недалеко. В результате посещений „чекистского игумена“, в приходе Георгиевского храма в старых Лучниках остались только самые преданные люди. Что, естественно, сказалось и на доходах храма.

Но в этом мраке ярко сияет воспоминание, как у нас в храме служил владыка Пётр Зверев. Несколько месяцев в конце 25-го года он управлял делами Московской епархии и близко познакомился с секретарем патриархии отцом Владимиром Проферансовым. Владыка Пётр остался у меня в памяти самым светлым из всех епископов, которых я встречала на своем жизненном пути. У него были длинные светлые волосы, как у истинного назорея, служил он неспешно, очень любил псалтирь. Никогда не сокращал тексты псалмов, такое сокращение и сейчас и тогда было принято при богослужении. Но когда служил владыка Пётр, никто и не замечал, что служба удлинилась часа на два — два с половиной. Так бы стояли и стояли, не помня себя от светлого, мирного настроения, заливающего душу. А уж как владыка Пётр разговаривал с простыми людьми! Вроде ничего особенного и не скажет, а на душе — Пасха. Я слышала, что чуть позже Воронежские рабочие и требовали и умоляли оставить им их владыку на Воронежской кафедре. Но какое там! Епископ Пётр Зверев был арестован, сослан на Соловки, где и погиб в тифозном бараке. Вечная ему память.