Антон Секисов - Бог тревоги

Но теперь мы все трое, я, Максим и его водитель, оказались в большой опасности. В голове рисовались картины разоблачения, одна нелепей другой. У Максима на одеяле, как у школьника из пионерлагеря, была вышита его фамилия и инициалы. Или он обронил в дыру экземпляр своей книги, что сыпались из него, как песок из песочного человека. А может, я обронил паспорт? Однажды я его уже потерял. В таком случае, что же я предъявил хозяйке квартиры, кроме своей кривой ухмылки? И чьи данные она переписала себе в блокнот со столь не шедшей ее наивному и беспомощному лицу кропотливостью?

Слегка успокоившись, я подумал, что найденный труп совсем не обязательно принадлежит моему поклоннику. Очевидно же, что подобная утилизация трупов здесь поставлена на поток, а если мама с коляской забралась в такой дремучий уголок кладбища, то уже к ней возникала масса вопросов. Так или иначе, больше об этом случае мне вспоминать не пришлось.

Уж не знаю зачем, но я продолжил рыскать по кладбищам. Оказалось, этот досуг затягивает не хуже ставок на спорт и выпивки. Я стал вести что-то вроде кладбищенского дневника, записывая странные имена, фотографировал памятники, венки и мусор. Систематизируя эти записи, я чувствовал, что вношу упорядоченность и в свою жизнь.

Уже несколько дней стояла жара, но у меня и в мыслях не было ехать на пляж, я упорно таскался с одного на другой некрополь. Очередь дошла и до Богословского кладбища.

Оказалось, что шизофреническая идея провести жаркий, созданный для пляжного отдыха день среди могил пришла не только мне, но и огромной массе людей, большей частью подвыпивших и молодых, с сальными гривами. У входа на кладбище стояла толпа, из которой повсюду торчали, как головы длинношеих птиц, гитарные грифы. Двое крепких парней быстро передавали друг другу бутылку дешевого российского коньяка. Когда первый закашлялся и от страдания у него перекосило лицо, второй объяснил, что нужно собраться, сжать волю в кулак и допить коньяк здесь и сейчас, потому что внутри его отнимут.

Трудно было понять, кто или что способно отнять у этих громил полупустую бутыль мерзейшего коньяка, да еще на старинном кладбище, и от этого сделалось немного не по себе.

Но стоило переступить порог главного входа, как я сразу же понял, чего эти двое боялись. По тенистой аллее, ведшей к церкви и конторе продажи венков, шатались сущности, раскрывавшие смысл слова «говнарь» с предельной наглядностью. Это были навозные груды в лохмотьях истлевших косух и футболок с принтами рок-групп, сквозь которые буйно росли во все стороны разом седые волосы. И когда одна из таких сущностей остановилась, завидев меня, я мгновенно свернул с проторенной дороги в заросли, рассудив, что при любом взаимодействии с навозной грудой останусь в проигрыше.

Я сразу же очутился в густом лесу, среди берез с широко разверстыми дуплами, давно упавших оград и колючих кустов, вцепившихся злобно друг в друга. Кое-где из-под этих кустов выглядывали смиренные и испуганные глаза с фотографий советских покойников.

Пройдя метров двадцать, я наткнулся на полосу полированного серого камня. На нем были выгравированы имена мертвецов, снова абсурдные и загадочные: Варлаам Зогенфред, Гильберт Петушков, Клаус Ж. Кропивницкий. А дальше шел ряд подростковых могил: родившихся значительно позже меня и значительно раньше меня легших в землю. За одной из них я увидел черный крест со снайперским прицелом посередине, под которым было написано: «Рикошет». Я подошел поближе к кресту и услышал чавкание и хрипы. От креста открывался вид на большую компанию говнарей, возившихся у памятника, очертаниями походившего на секиру. Только теперь до меня дошло, что на Богословском лежит лидер группы «Кино» Виктор Цой, а сегодня, должно быть, я оказался на кладбище в его какую-то годовщину.

Я открыл страницу кладбища в «Википедии» и узнал, что деятели русского рока лежат в этих местах очень кучно. О прорыве к могиле Цоя помышлять не стоило — это был бессмысленный героизм. Но я решил, что тогда уж пойду погляжу на могилу безумного всклокоченного мужика по кличке Горшок из группы «Король и Шут», чей концерт мне довелось посетить еще в школьные годы.

Я обошел ее с разных сторон, сделал несколько фотографий венков и камня и сел на скамейку выпить воды, когда услышал из зарослей какое-то трудно определимое громыхание. Как будто с рельсов сошла и заплутала среди берез дрезина. Через секунду я различил две мужских фигуры, низкую и высокую, они проламывались ко мне через зеленые насаждения. Сперва из кустов выкатился мужчина в хаки-комбинезоне на инвалидном кресле. Он выехал триумфально, как ассирийский воин на колеснице, под скрип спиц, забитых травой и обломками веток. Следом за ним показался высокий сутулый мужчина с костылем в руке, на который он не опирался, а держал, как биту. У того были широкие кожаные штаны и засаленная тельняшка.