Эмили Рускович - Айдахо [litres]

Если ты здесь, Джун. Если ты жива. Надеюсь, у тебя получилось забыть. Надеюсь, ты держишься за все хорошее, что смогла найти.

За все хорошее, что смогла построить.

Она открывает глаза. Окидывает взглядом квартиру. И распахивает окно.

Ловкач не привык, чтобы за ним гонялись.

Мэй и Джун это знают. Они знают: он бежит лишь потому, что бегут они; он боится лишь потому, что чувствует: они хотят его напугать, и это правда – чистая правда, – как же так? Но они не в силах остановиться. Не в силах замедлить ход. Не в силах унять кличку, выскакивающую из глотки.

– Ловкач!

Они скользят по лесистому склону, по рекам не из воды, а из сосновых иголок. Щеки пылают. И это счастье. Август. Повсюду в ложбинках листьев белая пена, какую выделяют насекомые, насосавшись сока растений, в этой пене можно жить, в этой пене можно расти. Ноги Мэй и ноги Джун перемазаны в этих слюнях, но они не останавливаются, срывая травинки на бегу. Стебли хлещут по ногам, ядовитый сок заливает ссадины, но какое им дело? Какое им дело? Они хохочут! Они галдят! Они бегут вниз по склону; падают и катятся; скользят. Хватаются за ветки и обжигают ладони, потому что забывают их отпускать.

Пару раз кот возьми да прерви свой побег, прицепится к нижней части ствола, прижмет уши и затаится. Он предлагает им притормозить, подойти к нему привычным шагом, снова стать самими собой, отодрать его от ствола коготь за когтем, бережно.

Но что им его предложение, у них есть свое. Они пугают его. Теперь нарочно. Не останавливаются, даже когда видят, что, остановись они, им бы, может, и удалось его поймать. Вот он и скачет прочь. Хвост торчком, спина – в огне. Они выкрикивают его кличку как угрозу, хотя на самом деле – зачем затевалась вся эта погоня – им надо его вернуть.

Ведь он же пропал.

Но они об этом забыли. Это уже ничего не значит.

Они гонятся за ним, потому что уже гонятся за ним. Потому что теперь это их совместная игра.

Он прыгает. Высоко. Оттолкнулся от спинки кресла – и на ветку.

– Кресло.

Они замирают.

От внезапной остановки, от того, что Ловкач оборвал игру, их сердца успокаиваются. Но еще миг – и в них открывается новая глубина. Не сходя с места, Мэй и Джун наклоняются друг к другу, будто способны общаться без слов.

Где это они? Тяжело дыша, они оглядываются по сторонам.

– Свалка, – говорит Джун.

– Мы нашли свалку, – говорит Мэй.

– Посмотри, сколько всего, – говорит Джун.

– Целая куча хлама, – говорит Мэй.

Но тут всего три вещи. Деревянная картинная рама без стекла. Мятый абажур в розочках, с черными вкраплениями плесени. И большое мягкое кресло. Синее. Полинялое от солнца и дождя, но ровно настолько, чтобы можно было сосчитать бледно-желтые ирисы на обивке. Из трех разрезов на спинке кресла – наверное, от кошачьих когтей, – как белок из трещины в скорлупе вареного яйца, выползла набивка.

– Мэй, – говорит Джун, того и гляди прыснет со смеху, – ты знаешь, что это?

– Что? – отзывается Мэй.

– Твоя лачуга !

И Мэй от изумления хлопает себя по ляжкам.

– И правда! – смеется она.

– Мы ее доведем до ума, – говорит Джун, сметая с кресла иголки. – Здесь вы с Чэдом можете спать.

Смех Мэй.

– Нет, правда. Он же такой маленький. Уместится. – Джун расправляет вмятину на абажуре, ткнув в нее кулаком. – Надо сюда вернуться. На полу постелем ковер. А раму повесим на дереве. Надо только захватить молоток и гвозди. У тебя есть его портрет?

– Чэд! – заливается Мэй. – Чэд! Я выйду замуж за Чэда ! – Все еще хохоча, она бросается в кресло.

– Фу, какая гадость, – говорит Джун, но все равно заползает на сиденье и устраивается рядом.

– Давай завтра же сюда вернемся? – предлагает Мэй.

– Абажур можно повесить на палку и воткнуть ее в землю, – говорит Джун. – Коврик «Добро пожаловать»! Вот что тебе нужно! А где будет твой видеопрокат?

– Можно разбить тарелку пополам и есть из нее!

– Даже гвозди не понадобятся, – говорит Джун, вставая с кресла.

Сиденье оставило на полосатом хлопковом платье влажное пятно. Джун поднимает раму и отряхивает ее рукой. На землю сыплются мокрицы. Мэй наблюдает, как Джун несет раму к дереву. Поставив одну ногу на корень, а второй оттолкнувшись от земли, Джун вешает раму на сучок. Затем спускается посмотреть на результат.

– Ничего так, – говорит Мэй. – А теперь иди сюда.

– А тут будет окно в крыше, – говорит Джун, показывая на небо. Затем она подходит к креслу. Втискивается с ногами рядом с сестрой.