Евгений Алёхин - Ядерная весна [сборник litres]

– Что это с тобой? Ты нормально? – спросил Синоптик. Он тоже дышал тяжело, физкультурой мы занялись неплохо, только без толку все равно. Я слышал, что спорт на водку плохо ложится, но если бы и не слышал, додумался бы. Эти штуки надо по отдельности, не стоит совмещать. А лучше совсем ее матушку уничтожить всю, водку уничтожить, спрятать, увезти на Остров Дураков!

Синоптик тоже был испуган. Он дал мне платок, вытри, говорит, лицо. Ах да, я и забыл, оно же в крови у меня, вот чего она так визжала – выглядел я невесело! То есть слишком весело.

Я, все еще лежа, немного вытер лицо. Потом я сел на лестницу, они смотрели на меня, но мне надоело чудить, я совсем сдулся, устал, если хотите, моторчик заглох. Сидел и сидел и смотрел в никуда. Потом я стал ощупывать голову, я думал, что волос на ней почти не осталось, но нет же: волосы еще были, Марина, как оказалось, спалила меньшую часть, хотя огня было много, и я думал, что стал чуть ли не лысым. Но тут я нащупал жвачку на затылке – я и не заметил, когда Марина залепила – и стал ее (не Марину, а жвачку) выдирать, но так, на автомате, не думая о ней, она меня не напрягала, просто руки работали, а я все смотрел себе, все продолжал пялиться в никуда. И уж чего там мне виделось, кто разберет.

– Давай помогу, – сказал Синоптик. Я положил руки себе на колени. Синоптик пытался теперь отделить от меня жвачку. Потом присоединилась Марина. Они вдвоем там что-то делали. Марина стояла, я сидел, я обнял ее ноги, она не сопротивлялась.

– Теперь тебе придется подстричься, – сказала она сверху.

– Ну ведь ты все равно будешь любить меня? У нас все хорошо будет? – спрашивал я из своего мутно-лилового далека, в которое вдруг попал. Из детства в мягкой кровати, со сладким чаем и печеньем, со сгущенкой, с кефиром в древних бутылках с широким горлышком, я говорил с другого берега, с кисельного берега. Но слова хоть и перелетали через молочную реку, оценивались не так, как мне бы хотелось.

– Конечно, буду. Еще как буду. Больше, чем прежде, – я даже не замечал ее интонаций, не хотел замечать. Я был трехлетним ребенком, или трехдневным младенцем, или не знаю кем. А они колдовали у меня на голове – помогали мне избавиться от жвачки, сволочи, зажимали стекляшками, осколками, на которые я разбил стекло, склеенные жвачкой клоки волос и выжигали их зажигалками. Я-то ничего не соображал, я так и сидел, пока они не собрались за сигаретами. И мы все пошли вниз по лестнице. Но, выходя из подъезда, Марина увидела еще одну лужицу осколков и стала материть меня так страстно, что я даже очнулся и пошел на остановку, и, пока ждал своего автобуса – они как раз начали ездить, – у меня в голове все еще жили выражения, которые она там поселила. Они и до сих пор живы, и надолго останутся, думаю…

– Семьдесят, – говорит приветливая женщина с усиками.

Опс. Я смотрюсь в зеркало, меньше волос, лучше видно царапины.

– У меня только пятьдесят.

Приветливая Женщина С Усиками становится просто Женщиной С Усиками. И даже, я б сказал, Неприветливой Женщиной С Усиками.

– Вы смотрите на прейскурант, когда приходите в парикмахерскую! У нас не благотворительное общество!

Моя рука повисла в воздухе с полтинником между пальцев. Нелепая, долго. Я начинаю опускать уже руку, но женщина, заметив это, берет деньги.

– До свидания, – говорю.

Но она не отвечает, она не довольна. Я кинул ее на двадцать рублей. Это мне немного поднимает настроение.

Может, есть и плюс, говорю я себе. Теперь к определенной разновидности нелепых ситуаций у меня иммунитет. Но, с другой стороны, возможных нелепых ситуаций – бесконечное множество. И разновидностей бесконечное множество. Так что какая разница? Лучше не болеть совсем, чем проболеть и стать неуязвимым для этой болезни, так я думаю. Ну ладно, говорю я себе, посмотри на это по-другому, ты же писатель, ты должен знать все стороны. Смотри на все как на опыт. Отрицательный результат – тоже результат и прочее. Но, получается, отвечаю я себе, что тогда можно мне начать целенаправленно вести себя как последний мудак, выдумывать все новые трюки, специально попадать в происшествия и, получив интересный новый опыт, писать об этом? Чушь. Чушь полная. Это как соевое мясо, резиновые женщины, как фаллоимитаторы! Вагины из сверхреалистичного материала! Хо, дорогой Евгений, дорогой Евгений! все должно быть по-настоящему, не пудри мозги, не надо. И не думай даже создавать подделку!

Сжал зубы. Мне нужно стать новым человеком. Я должен быть Евгеном, который тверд как камень. Который может постоять за себя, который знает, как себя вести, который найдет что сказать. С ним больше такого не произойдет. Вот моя сверхзадача. Моя повесть (роман?) будет не писком желторотого пацанчика, жалкого мудачонка, который машет кулаками фонарному столбу! Отныне никаких слюней с барышнями, никакого пьяного нытья. Пора разгрести место для твердости, настоящего мужества и литературы! …Правда, этот подленький скептичный предатель внутри меня веселился по полной программе. Держался за живот, пел гимн Советского Союза, кривляясь. Потом разошелся совсем: показывал хилые мышцы, даже пару раз пукнул подмышками, но я сжался и не поддавался ему. Удавалось не очень хорошо, но и это – лучше, чем ничего.