Николай Шмелев - Ночные голоса

«Не сердись, прошу тебя, — бежали вкривь и вкось нервные, торопливые строчки. — Я знаю, тебе надо побыть одному. И я знаю, что тебе никто сейчас не нужен, никто не может тебе помочь. И я тебе не нужна — я не настолько глупа, чтобы не понять этого. Но вся беда в том, что ты мне нужен. Ты мне так нужен, что я по ночам подушкой затыкаю себе рот, чтобы не кричать. И если бы это хоть немного помогло, я бы в голос кричала, кричала не переставая: только ведь услышат другие, не ты… Ты весь сосредоточился на чем-то своем, важном, не важном — тебе виднее. Наверное, так надо, иначе жить ты не можешь, я слишком давно тебя знаю. Но, пожалуйста, прошу тебя, не отталкивай тех, кто тебя любит, они ни в чем не виноваты перед тобой, разве только в том, что иногда мешают тебе, — но это ведь можно снести, это не так уж трудно, правда? И я буду стараться тебе не мешать, я буду очень стараться… Русанов, милый, мне сейчас плохо, мне очень плохо. Как подумаю — вдруг ты не вернешься?.. Я тебя люблю, я ничего не хочу, только бы быть с тобой. Ты не будешь меня обижать, я знаю… Помоги мне, прошу тебя…»

Вечером он сидел один в купе московского скорого. На столе лежал так и не прочитанный старинный роман, который можно было с легкой душой бросить в любую минуту и на любой странице.

Из-за непогоды самолет задержали в пути, на каком-то незнакомом ему аэродроме, и, когда Николай Ильич Русанов, командированный в старинный сибирский город Н., прилетел на место назначения, было не утро, как полагалось по расписанию, а поздний вечер. Стюардесса сказала, что здесь уже зима — снег и двадцать градусов мороза.

На трапе, глотнув колючего свежего воздуха, он даже пошатнулся — видно, ослаб от нескончаемых этих суток, когда он то пытался заснуть в самолетном кресле или хотя бы вытянуть поудобнее затекшие ноги, то бродил, неприкаянный, по залам и коридорам аэровокзалов, заполненных истомившимися, как и он, от ожидания людьми. Скрюченные тела на лавках, табачный дым, хриплый предрассветный кашель в туалетах — все это, слава Богу, было теперь позади.

Его никто не встречал. За спиной горели стекла аэропорта, впереди же лежала тьма, прошитая тусклой ниточкой фонарей, уходивших в город. Мело. Струйки сухого снега извивались и ползали под ногами, дымились над сугробами, носились взад-вперед по черному асфальтовому пространству.

Нужно было ждать автобуса. Это не радовало Николая Ильича, одетого по-московски легкомысленно. Озноб от бессонной ночи уже пополз по спине, и никак нельзя было унять мелкую дрожь в руках, не отпускавшую его, как в тяжком похмелье. Но ему повезло. Присмотревшись, он все же заметил в дальнем углу площади машину, мотор которой был включен, судя по белым облачкам дыма, клубившимся над багажником. Водитель спал — сквозь заиндевевшие стекла угадывалась его голова, отвалившаяся на сиденье. Русанов открыл дверцу, водитель выпрямился и протер глаза. Столковались на пятерке.

Всю дорогу водитель чему-то хмурился и молчал, но Русанов был только благодарен ему за это: не хотелось ни о чем спрашивать, ни тем более отвечать на вопросы. В машине было тепло, дорога бежала ровно, глаза видели только бесконечный темный коридор в лесу и снег, летящий наискось сквозь свет передних фар…

Город занесло снегом под самые крыши. Новые казенные дома, открытые всем ветрам, одиноко торчали на перекрестках, а вокруг них плотно и крепко стояли старинные купеческие строения в два, иногда три этажа — неказистые, насупленные, но живучие, несмотря на весь свой порядком одряхлевший вид. Была в этих облупленных лабазах какая-то упорно хранимая идея, идущая издалека и, видимо, еще не исчерпавшая себя.

Номер, отведенный ему, оказался чистым и даже уютным. Внизу под окном лежала белая заснеженная площадь и посреди нее — маленький сквер, обнесенный решеткой. Метель порывами вздымала столбы снега и гнала их сквозь сквер все дальше и дальше — в темные устья улиц, где местами еще теплились огоньки зашторенных окон… Несмотря на усталость, Русанов чувствовал, что сразу не заснет. «Чаю, что ли, выпить? Или водки?» — подумал он. Швейцар внизу сказал, что на другой стороне площади работает ресторан и, возможно, его еще пустят.

Тяжелая дверь, отделанная белым металлом, подалась не сразу. Метель и здесь намела целый сугроб, и ему пришлось протискиваться в узкую щель, борясь с ветром, норовившим стукнуть его дверью по спине. Пахнуло теплым, застойным запахом кухни. Все было как всегда: вестибюль, хихикающие девицы у телефона-автомата, бравый покачивающийся лейтенант под руку с дамой, обмякшие сослуживцы, заботливо придерживавшие друг друга за плечи…