Николай Шмелев - Ночные голоса

Проходит еще несколько минут, дверь вновь без стука открывается, и в нее втискивается другой незнакомый мне человек — плотный, крупный, с тяжелым, деревенского склада лицом.

— Вы плаваете? — не здороваясь, довольно мрачно спрашивает он меня.

Понятно, я тут же впадаю в панику: что отвечать? Плаваю? Или нет, не плаваю и никогда, отродясь, вот те крест, не умел? Ты бы хоть сказал, парень, что тут у вас нужно отвечать — откуда мне знать? Наконец, решаюсь все-таки сказать правду: да, плаваю и почти профессионально плаваю — когда-то, еще в университете, был очень даже неплохой пловец.

— У нас в понедельник соревнования с Совмином. Мы на вас рассчитываем, приходите… Да, вот еще что. Вот вам талон на судака…

Бог ты мой! Судак?! Какой такой судак? Люди добрые, судак-то тут причем? Здесь, на Старой площади, в ЦК? В недоумении я долго верчу в руках какой-то листочек с лиловой печатью: все правильно, от руки на нем написано — «судак». Потом, постепенно, до меня доходит: скоро же праздник! Это значит, что меня включили в список на судака к празднику. И это значит, что я теперь свой, что я в своем праве и могу требовать этого своего судака хоть у самого Господа Бога — попробуй теперь мне его не отдай.

Наконец, весело, с шумом, как к себе домой, в комнату вваливаются мои припозднившиеся где-то коллеги — Б.В. и Л.В. Обоих я довольно давно знаю — по университету и по тем же лекторским делам. А теперь вот, получается, свела жизнь с ними еще и под одной крышей.

Оба мне очень симпатичны, и с обоими мне становится сразу легко. Б.В. похож на уютного плюшевого медведя: спокойный, рассудительный, медленный в движениях, Л.В. — наоборот, сплошной сгусток энергии и нервов, ни минуты не может спокойно посидеть, все время куда-то торопится, куда-то бежит или звонит по телефону мало что ни всей Москве. Между прочим, он — один из немногих в ЦК, кто схватил в свое время, еще мальчишкой, весьма основательную дозу сталинских лагерей. Но духом не сломался, разве что с целой кучей лекарств — в карманах, в портфеле, в сейфе — не расстается больше ни на день.

Тишина. Комната погружается в газеты, радиоперехваты, материалы ТАСС. Слава Богу, можно курить: Л.В. хотя и сам не курит, в лагерях, видать, привык ко всему, и нам с Б.В. даже в голову не приходит попросить у него разрешенья. Валяй, ребята, дыми…

— Ну как, Петрович? Обвыкаешь помаленьку? — оторвав голову от газеты, спрашивает меня наконец Б.В.

— Обвыкаю… Да обвыкну, конечно! Чего ж не обвыкнуть… Проблема, понимаешь, не в этом. Проблема теперь в том, что на лекциях говорить… Раньше-то я только за себя отвечал. А теперь шутка ли — ЦК!

— А, не усложняй! Все не так страшно, как кажется… Ну, о чем люди обычно спрашивают на лекциях? Всего-то три вопроса: будет ли война, будут ли сажать и когда мясо будет. Так я лично, чтоб не утомляться, отвечаю всегда однозначно: войны не будет, сажать не будут. Мяса тоже не будет…

День проходит вполне мирно. Но под вечер, когда за окном уже начинает темнеть, в комнате вдруг вспыхивает дискуссия — между Л.В. и мной. Дискуссия, конечно, все о том же: как жить российскому человеку дальше и как перестроить этот мир на началах добра и справедливости. Л.В. со всей своей энергией прирожденного полемиста напирает на меня, я яростно сопротивляюсь, оба мы бегаем по комнате, кричим друг на друга, размахиваем кулаками, доказывая каждый свою правоту. И оба, конечно, апеллируем к Б.В.

Однако Б.В. молчит, посапывает, лишь снисходительно поглядывая на нас из-под чуть нахмуренных бровей. Но когда наш с Л.В. гвалт переходит уже на самые верхние регистры, он своим спокойным, ленивым, но в то же время весьма убежденным тоном, неожиданно вдруг изрекает из угла:

— А! Пороть надо. Опять вчера в лифте нассали…

Великая, скажу я вам, граждане, в своей всеохватности мысль! И, боюсь, актуальная для нас на века… Помнится, не так давно, уже в новые времена, я высказал в печати одну идею. Суть ее сводилась к тому, что если бы сегодня каким-то чудом образовалась у нас партия с одним-единственным лозунгом: «Даешь России чистые туалеты!» — многие бы миллионы людей присоединились к ней. Однако, как оказалось, насчет миллионов я явно погорячился. Только один человек потом и позвонил мне по этому поводу: один из двух братьев — наших известнейших кинорежиссеров. Но и он, подозреваю, позвонил лишь потому, что если такая партия все же когда-нибудь образуется — нужен же и ей тоже свой Генеральный секретарь.

Когда меня пригласили в лекторскую группу ЦК, у меня уже процентов на девяносто была готова докторская диссертация. Но, как это говорится у китайцев, если сделано девять шагов и остался последний, десятый — можешь сказать, что пройдено полпути. И действительно, на новой работе мне все никак не удавалось найти ни малейшего «окна», чтобы сесть, как следует, за письменный стол. Все время езда, все время самолет, а не самолет, так надо готовиться, муть всякую читать — один ТАСС тогда выпускал в день по триста-четыреста страниц.