Михаил Гиголашвили - Кока

Через пару месяцев Вока, пряча глаза, сказал, что всё дорожает, и Кока должен теперь платить тридцать пять рублей в месяц, на что Кока был не согласен и перестал ходить к нему, ведь играть на большом составе ему всё равно не давали, а про ритмы, Африку и кровавые бубны он уже всё знал.

Кока стал играть дома на своей тройке, отчего теперь голова болела у бабушки и соседей, а Кока с умным видом доказывал во дворе соседскому мальчишке-сопливцу, что тарелки фирмы Sabian куда звонче тарелок Paistе , потому что Sabian кладёт больше меди, но Paiste лучше для рока – звон у них хваткий, с захлёбом, и для бласт-бита они более подходящи.

Сопливец шмыгал носом, ничего не понимая и не отвечая, но Коке было всё равно – он продолжал с жаром объяснять, что у Джека Брюса из The Cream бас такой звучный, потому что он играет на акустической бас-гитаре, хотя басист Black Sabbath тоже имеет акустик-бас, но у него звуки пунктирные, точечные, а у Джека Брюса – неотрывные, тягучие… И самое захватывающее, когда шпарят бас с ударником вдвоём – солидные, низкие, убедительные, весомые, басовитые звуки ласкают сердце. Мальчишка кивал, утираясь подолом рубашки: конечно, да, бас, ударник, дай двадцать копеек на мороженое…

В том, что ему хотелось, Кока всегда шёл до конца. Познакомился с двумя парнями-гитаристами, имевшими свои гитары, что тогда было редкостью, нашёл басиста, тот жил тоже в Сололаки и звали его Фантомас. Как легко догадаться, Фантомас не имел на голове ни единого волоса, что тогда тоже было редкостью (бритыми ходили только солдаты и люди из зоны), но, как все басисты, был долговяз, сутул, угрюм, большерук, с мозолями от грубых струн. Фантомас сильно страдал от своей лысины и тщетно мазал голову всякими вонючими снадобьями, включая лук с мёдом, отвар лопуха и крапивы, соляные примочки, касторовое масло и прочую гадость.

Втроём они отправились в районный Дом культуры на улице Сулхан-Саба Орбелиани, кое-как убедили директора, что у них сыгранная группа и они могут работать на праздниках и свадьбах. Директор, что-то прикинув, неожиданно согласился, даже выделил руководителя, Вано Ивановича, искушённого в таких делах, у которого уже были в городе две-три такие дворовые группы. Вано Иванович привёл девушку-певицу Нази. С ней у соло-гитариста тут же завязался роман, других она не заинтересовала: ритм-гитара был мал ростом и ни на что не претендовал, Кока имел другие связи, а Фантомас вообще шугался людей из-за перманентной чесночно-луковой вони лысой головы.

Начали репетировать. Получалось вполне сносно, хотя нот никто особо не знал.

Играть разрешалось только песни из соцлагеря и народные.

– Про всяких битлов и роллингов или, не дай бог, Джимми, как его, Хундрикса, – чтоб я не слышал, не то закрою ваш балаган! – строго предупредил седовласый и осанистый директор. Он при разговоре странно сухо поплёвывал: “Роллингов, тьфу, тьфу, не разрешаю, тьфу, только народные и соцлагерь, тьфу…”

Приходилось ограничиваться польскими “Скальдами”, Чеславом Неманом, группой “Бизоны”, венгерским Lokomotiv GT , ещё чем-то мелкотравчатым. Но стали играть и свои импровизации. Нашли пианиста Авто, а директора раскрутили на клавишную “Ионику” и бочку для Коки, причём директор, поплёвывая, как всегда, остерёг: чтобы, тьфу, инструменты не сломали и, тьфу, барабан не пробили.

Пианист играл импровизации, давая фон гитарам, а Кока в прочной увязке с бас-гитарой бездумно отдавался ритму телом и душой, шелестя и звеня тарелками, нежно щёлкая чарльстонкой, непоколебимо бу́хая ножным бас-барабаном и прокладывая дорогу всем остальным. О, серебряный звон тарелок! О, рокот бочки! Смачное чавканье чарльстонки! Чулочное шуршание щёток в блюзе! Рассыпчатые трели бубна! Ритмичный, как сердце, бой тамтамов! Тягуче-утробный вой бустера, задорное бульканье квакушки!

Когда Кока дубасил по барабанам, он ощущал себя созидателем, создателем призрачного дома, где дружно живут все звуки. Ударник – кровеносное сердце музыки, пульс, без него рок вял и аморфен. Ритмичному току ударника вторит бас-гитара. Они – закадычные друзья, честные труженики, собратья и соратники. Соло-гитаре позволено выделываться как угодно: она может стонать и скулить, квакать и мяукать, вопить и жаловаться. И пусть орга́н рычит и выкаблучивается, как заблагорассудится, кряхтит, выкидывает фортели глиссандо, – но ударник с басом должны, как стойкие часовые, стоять на страже, чтобы ритм держал музыку в узде, не давал ей растекаться. Драммер рука об руку с бас-гитарой ведёт всё воинство вперёд, как вели раньше в бой барабанщики!