Михаил Гиголашвили - Кока

Наступившая тишина прерывалась лишь треском палимых огнём мошек, суетившихся вокруг лучины. Изредка вскидывался Эпи, лязгал зубами, прикусывая блох. Чёрным стал пепел в очаге. Похолодало по-ночному. Где-то порывами шелестели деревья и тихо – дождь.

– А что с Иудой из Кариота? Где он? Что с ним? – устало спросил Лука.

Старик поджал губы:

– Искариот? Не знаю… Одни говорили, что его убили воры на лобном месте, другие – будто так распух от водянки, что не мог проходить в дверь. Третьи говорят: повесился! Четвёртые – что заболел какой-то болезнью, от которой у него вылезли на лоб глаза и отнялись ноги, и он пять лет, умирая, смердел так, что соседи были вынуждены покинуть свои дома. Не знаю, что правда. Я его не встречал… Зато я ходил к Бар-Авве!

– К Бар-Авве? – изумился Лука.

– Да. После той Пасхи он перестал воровать и грабить, стал набожен, раскаялся и жил на отшибе от всех в малом доме. Он был уже дряхл, ничего мне сказать не мог, только плакал, зачем не его, а Учителя жизни казнили тогда… Я тоже много страдал, Лука. Страдания – главное для человека! Тот, кто много страдает, много знает! В страдании мысль живёт и борется, в счастье – замирает, млеет и засыпает. Большая истина постигается большой болью. Мне мало осталось жить. Я хочу сказать слова правды, а ты запиши их!

Лука был удивлён просьбой.

– Почему сам не пишешь? Говоришь ты красиво!

Тот виновато признался:

– Не выходит. Пробовал. Говорить – могу. Сказать – могу. А написать – нет. Да и рука трясётся. Помоги, если можешь.

– Хорошо! – кивнул Лука, топором отколол от полена толстую щепу, зажёг её, вставил в плошку. Выдернул пергамент, посмотрел на старика: – Говори!

Тот, облизывая губы, затряс головой, попросил:

– Нет, завтра. Я за ночь обдумаю.

Ночью Лука не мог уснуть – он пустил Иуду на своё лежбище, а сам лёг на полу, но ветхий тюфяк не спасал от холода. Мысли уходили к покинувшему этот мир Феофилу, учителю и наставнику.

Тревожа Эпи, спавшего в ногах, вставал, пил воду, слушал унылый стук дождя. Пока был жив Феофил, он, Лука, имел покровителя и заступника в Кумране, а теперь крыша рухнула и открылось небо, перед которым он беззащитен…

Он не помнил родителей – они умерли от болотной лихорадки. Сироту Луку приютил у себя равви Маинанна при синагоге в селе Рих-Нами. Старый равви воспитывал Луку в строгости и постах. А когда тому исполнилось шестнадцать лет, сам отвёз его в Кумран. Там, говорил он пасынку, живут хорошие и добрые люди.

– Будешь жить с ними, делать что велят и будешь счастлив. Они воскуряют добрые дела в храме человечества, – поучал равви, сидя рядом с Лукой на телеге и придерживая рукой грязно-жёлтый платок на голове. – Желай больше отдать, чем взять. Не озлобляйся. Не сетуй на случай. Надейся на будущее. Учись всему, чему тебя будут учить. Постигай жизнь, твори добро и бойся Бога! – посоветовал на прощание, когда они вышли из повозки на обжигающий известняк. – Смотри, это Кумран!

Лука никогда не видел такого: пустыня и скалы, как будто нигде в мире нет ни зелени, ни воды, ни деревьев, а только одни слоистые, невысокие и некрутые утёсы. А под ними – всё желтым-желто, словно измятое верблюжье одеяло накинуто на землю. Скалы иссечены трещинами, перевиты тропинками. В глыбах зияют пещерки. Видны стены поселения.

– Это ворота в Кумран! – повторил Маинанна.

Солнечный поток с небес жёг тело, нагревал голову сквозь тонкую ткань тюрбана, волосы слипались от пота. Юноша, всё более падая духом, думал: “Как тут жить? Жара, солнце, ужас! Зачем он меня сюда гонит? Я не хочу!” – но он не решался ничего сказать, только озирался.

– Вот письмо, отдай настоятелю. Прощай! – Равви поцеловал Луку. – И помни ту притчу, что я тебе рассказывал. Да, и блудный сын прощается, но постарайся не быть им! Живи своей жизнью! А я навещу тебя.

И он не оглядываясь залез на телегу. Колеса заскрипели, и Лука остался один.

Приняли его хорошо, но определили на самую тяжёлую работу – в каменоломни, где добывался камень для нового водовода. Шесть отрядов кумранитов рыли канал к реке, укладывали в нём каменные жёлоба.

Луке дали белую одежду, повязку из голубого шёлка на волосы и лопатку, которой до́лжно засыпа́ть за собой свои нечистоты.

Целый год трудился он в каменоломнях под началом пустынника Банны. Тот, молчалив и задумчив, ворочал острые камни, иногда перекидывался с Лукой двумя-тремя словами – и всё. Юноша ждал слов мудрости, но ни от кого ничего не слышал.