Михаил Гиголашвили - Кока

Забившись на диван, Кока бесцельно смотрел на тёмные лампочки, ожидая, когда они загорятся. Сколько так сидеть?.. До весны?.. От нечего делать Кока вставал, ходил по комнатам, как по камере, щёлкал выключателями, в эфирно-эфемерной надежде, что этим вызовет свет, – так шаманы вызывают бубном солнце, так стоят на остановке люди, повернув голову в ту сторону, откуда должен появиться трамвай, словно это может ускорить его прибытие. Хоть бы телевизор работал! Он вспоминал канал Animal Planet в дурдоме и зверей, которым надо каждый день кого-нибудь убивать, чтобы жить. И искренне радовался, что его минует такая участь. Да и какой из него раптор [156] От raptor – похититель, грабитель, вор, хищник (лат.). ? Травоядное копытное. Или вообще падальщик…

Ведь птицы-падальщики и стервятники-трупоеды тоже когда-то были хищниками, но разучились охотиться, когти и крылья ослабли, скорость и сила утеряны, посему жрут только гнилую мертвечину или копаются в дерьме львов, где много непереваренного мяса. У этих тварей даже перья с шей пропали, а шеи вытянулись, чтобы удобнее совать башку в утробу трупа, тянуть оттуда кишки и требуху. Почему их так покарал Господь – неясно. Но вывод один: не можешь охотиться и убивать – жри падаль, объедки, обгладывай скелеты!.. И только тем и хорошо быть человеком, что можно наложить на себя руки, когда надоест жизненная кутерьма. А звери копыт и лап на себя наложить не могут, даже если и придёт им это в башку, что сомнительно! Травоядному копытному жвачному остаётся мало выбора в жизни: погибнуть в молодости в пасти льва, пасть от голода в зрелости и быть разорванным в старости гиенами, – избирай смерть по вкусу!

А хищники – другие. Тигры, барсы, леопарды, ягуары, пумы, рыси живут в одиночестве и добывают себе и своим детёнышам пропитание, невзирая ни на что, будь хоть потоп, хоть самум. Говорят, когда войска Китовани бомбили Дом правительства (в подвалах засел Звиад Гамсахурдия), на другом конце проспекта Руставели люди-хищники веселились с бабами в ресторанах, словно нет в километре от них смерти, крови, боли, раненых, выстрелов, бомб, снарядов, от которых сотрясался весь Сололаки, имевший несчастье располагаться выше Дома правительства.

Благодаря деньгам, что Кока умудрился привезти, они с бабушкой всё-таки не голодали. И мама Этери передавала из Парижа с оказией кое-какие гроши – их обычно привозил знакомый матери, бравый седовласый ловелас на старом “мерседесе”, часто летавший по каким-то тёмным делам в Париж.

Спасал чай. Его приносил во двор работник чайной фабрики в большом пакете. Соседи опять считали остатки купонов.

Иногда являлся мясник Карло с мясокомбината. Он приносил длинные куски свиной вырезки в разбухшем бухгалтерском портфеле. И во дворе стоял забытый аромат жареного мяса – а окна в квартире грузинских евреев, строго соблюдающих законы Торы, были в такие дни закрыты, чтоб не впускать в чистое жилище гадкий запах свинины. А вот звероподобным туркам-месхетинцам, жившим в подвальном этаже, было на это плевать – они лопали свинину с удовольствием.

Таким свой город Кока не видел никогда. Жизнь словно замерла, люди двигались, как в замедленной съёмке, словно рыбы в аквариуме. По улицам шныряли стаи одичалых собак и кошек. Ночами шёл мелкий снежок, отчего подъём от площади Ленина в Сололаки труден: ноги скользят на камнях мостовой, тротуары хрустят под ледяной коркой, а по крутой улице Чайковского можно только ползти, держась за стены.

После житухи в Париже и Амстердаме Кока словно провалился в тёмный колодец, где нечем заняться, и даже телевизор, друг всех отверженных и одиноких, не работает, кто-то взорвал важный девятый блок электростанции, линии повреждены, а чинить некому. К тому же Кока боялся выходить из дома – говорят, военкомы ездят прямо по улицам и забирают молодых людей на войну, что Коке совсем не прельщало – какой из него солдат, хотя его грозная и суровая фамилия к этому обязывает, ведь Гамрекели – это “тот, кто изгнал”! Кого изгнал?.. Врагов, неприятеля.

Друзья и знакомые разбежались кто куда. Многие уехали, кто в деревню, кто в Россию, кто за границу. Даже Рыжик Арчил пропал. Они случайно увиделись в Тбилиси после той истории с тридцатью тысячами в Амстердаме, Рыжик пригласил Коку в хинкальную, где напился и слезливо просил прощения за то, что так по-блядски сдал его Сатане. Больше Кока его не видел.

Из молодёжи во дворе остался один Нукри. Замкнутый и молчаливый, всё делает правильно, за что и пользуется уважением в районе. Он – одиночка, ловко уходящий от нежелательных контактов. И упорен, почти упёрт в добыче наркоты (деньги у него водились от отца, вдовца-бизнесмена, жившего с другой семьёй). И курева, кстати, не прячет, как многие другие, сбега́вшие с анашой куда-нибудь в Цхнеты или на озеро Лиси, чтобы накуриться там до чёртиков без нахлебных ртов. Когда жизнь ещё была в норме, Нукри работал хирургом в городской больнице на проспекте Важа Пшавела, где и пристрастился к морфию. Его вынудили уйти из больницы тихо, без милиции, но потом началась заваруха с осетинами и абхазами, доктора разбежались, и его опять приняли на полставки, чтоб он мог три раза в неделю делать простые операции (сложные – денежные – забирал себе главврач).