Михаил Гиголашвили - Кока

Кока проснулся от шума в коридоре: кожаная доктор Хильдегард долго и нудно, как умеют немцы, препирается с толстухой в красном сарафане. Та басом требовала адвоката, доступа к своим счетам, нотариуса, главврача, прокурора, министра или, на худой конец, бургомистра, ибо с ней обходятся не по закону: заблокировали деньги, держат в психушке, в то время как она ничем не больна! Да, у неё страсть к путешествиям, она любит сидеть у водоёмов и собирать цветы…

Доктор Хильдегард отвечала, что её поймали ночью, в лесу, полуголую.

– Вы считаете, это нормально – бродить в ночной рубашке по лесу?

– Ну и что, что ночью?.. При луне гулять приятнее!.. Было жарко, я сняла халат… А какие-то люди накинулись, привезли сюда. За что? Ведь при луне всё такое красивое, серебряное! – возмущалась толстуха.

Доктор Хильдегард сурово отрезала: она известит родных о всех её требованиях, но без их согласия ничего сделать не может, по суду они являются опекунами.

– Только суд может вам всё это обеспечить! Жалуйтесь в суд! Ваше право!

В раздражённом состоянии она вкатила конторку в палату. Кока вскочил с постели. Массимо остался лежать, только в испуге повёл бычьими глазами.

– Дайте, пожалуйста, ваши карты с процедурами! – потребовала доктор Хильдегард, хотя раньше в карты не заглядывала.

У Коки в карте за эту неделю всего три подписи: психологини, эрготерапевта и врача, ведущего семинар по лекарствам (куда Кока сдуру потащился и чуть не умер от скуки: говорилось про что угодно, только не про опиаты или каннабис, это бы Коку разбудило).

Кожаная доктор покачала головой:

– Плохо! Мало! Дайте карту за прошлую неделю!

– Я её выбросил, – соврал Кока (карта спрятана под матрасом, но там тоже всего две подписи из двадцати нужных).

– Как выбросили? – вперилась в него доктор немигающим хищным взглядом. – Вам же тысячу раз говорили – карты сохранять!

– Я не знал… забыл… плохо с памятью… – врал Кока на голубом глазу, хотя и медбратья, и врачи всё время напоминали больным, чтобы те сохраняли карты до конца лечения.

– Да? Плохо с памятью? Как вы вообще себя чувствуете? Прошли страхи? Депрессии?

– Ничего вроде. Абстиненции нет. Чувствую себя хорошо! Всё в порядке! – Понял, куда надо гнуть Кока (ведь психиатр не видит, что творится в мозгу больного, он должен полагаться только на слова самих психов, а что от них услышишь? Плохо, хорошо, нормально. Страхи есть? Страхов нет. Депрессии прошли? Прошли. Суицид не тревожит? Нет. Готово, здоровы). Он уже приготовился к счастливой развязке, нагловато заявив:

– Мне надоело здесь! Когда меня выпишете? Я здоров!

– Я не могу вас выписать! Не имею права! – всё с тем же раздражением ответила доктор Хильдегард. – У вас меньше двадцати процентов посещений! Значит, вы не ходили на семинары и процедуры, не занимались спортом. Следовательно, полностью здоровым быть не можете!

– И что делать? – затрепетал Кока.

– Продолжать лечение. Посещать все тренинги, спорт, эрготерапию, семинары! Да у вас в карте всё прописано! Не первый день тут! – холодно закончила она, махнула рукой на Массимо, пытавшегося встать с постели, и со злым стуком укатила конторку, так и не открыв толстую кожаную тетрадь и бросив напоследок: – Кстати, и ответа из томографии ещё нет!

– Это плохо? – струхнул Кока.

– Нет, это хорошо. Если б что-нибудь обнаружили – тут же позвонили бы.

Кока так и сел. Вот что значит немцев злить! Достала докторшу эта путешественница за ночными цветами! “Недельку похожу куда-нибудь, подожду ответа из томографии, а там посмотрим”, – думал он в замешательстве.

Самым милым и тихим местом был кабинет эрготерапии – туда даже Массимо рисковал заходить, поиграть в кубики. Молоденькая педагогиня не отходила от своего стола, читала книжку, явно опасаясь больных, занятых кто чем: конструкторами, шитьём, рисованием.

Кока раскрашивал очередного сказочного лебедя с восемью серебряно-золотыми крыльями, как у тех бабочек, что пьют слёзы черепах, пьянея от соли. Вообще, для красоты в природе места нет – всё для дела, для чего-то. Это уже люди со своей колокольни любуются львом и испытывают омерзение от мокриц, навешивают ярлыки, а в природе всё разумно и хладнокровно, смерть следует за жизнью по пятам: чуть замешкался – и погиб! Вот бабушка часто поминает Достоевского, слезинку ребёнка, – а чем слезинка черепахи хуже? Если уж жалеть и любить, то ни в коем случае не убивать ничего живого и не отделять братьев наших меньших от братьев старши́х, тем более что животные безгрешны и куда достойнее Эдема, чем люди! И жизнь жука не менее ценна, чем жизнь Моцарта, – вдруг этот жук был гением среди других жуков, а мы его раздавили?! Мы же ничего об их настоящей жизни не ведаем, их языкам не обучены, и что они думают, нам, людям, неизвестно. Но если рыба не орёт и не вопит – это не значит, что ей не больно, что она не страдает! Говорили же недавно по ТВ: для зверей нет завтра и вчера, у них одно вечное счастливое настоящее, поэтому они избавлены от угрызений совести за прошедшее или от беспокойного томления о будущем, чем волей-неволей занят каждый человек.